Православный форум Доброе слово

Думаю, лучший вариант - читать вместе с детьми.

Насчет приведенной цитаты:
если честно, то похоже на протестантов. Они точно также рассуждали бы, что Богородица "не помогла".

Кирилл, ты несёшь откровенную чепуху. Единственный иммунитет, который спасёт детей - это врожденный. От родителей, которые не читали всякую мерзость либо читали, но не поняли (опять же, в силу собственного врождённого иммунитета).
Если родители испачкались в грязи - к их детям тоже прилипать будет, ибо яблочко от яблони.

Просто мне самой советские книги нравятся как вкус детства....

Фактически, все детские книги, которые мы читали, содержали примерно такие же рассуждения или хотя бы вектор.

Но тишина! Неясная, гнетущая тишина черной толпы. Руки, всунутые в рукава зимних шуб-ряс, смиренно сложены на животе, глаза прикрыты, ни шороха, ни слова, ни скрипа снежка под ногой. Все ждут, и что-то нечистое в смиренности лиц, рук, опущенных глаз.
И вот появилась на крыльце келейного корпуса Фрося.
Смутное движение прошло по толпе. На секунду. И еще немее молчание.
Катя привыкла видеть Фросю в ряске, стройную, легкую, что-то возвышенное в ней было. А сейчас? В короткой не по росту, замызганной дубленой шубейке, холщовой юбке до пят, голова обмотана серой шалькой. И согнутые плечи и дрожащие губы.

"Фрося! Что с тобой, Фрося?"

- Простите, сестрицы и матушки! - срывающимся голосом выговорила она, кланяясь глубоко на все стороны.

Никто не ответил. Не отозвалась ни одна сестрица и матушка.

Довольно молодой еще мужик, в шапке, надвинутой низко на лоб, с перекошенным в какой-то презрительной ухмылке лицом, вынес Фросин сундучок и узел с постелью. Бросил в сани.

- Садись.

Она стояла, жалко уронив руки. Невыносимая тоска и отчаяние трепетали в каждой черточке ее бледного лица, мертвенно-бледного, кажется, уже неживого. Катя протолкалась сквозь толпу монахинь к саням.

- Почему вы ее увозите? Фрося, Фросечка, зачем тебя увозят?

- Затем, что выгнанная из монастыря твоя Фросечка.

- За что? Фрося! Ведь ты монашенка, Фрося.

- Не монашка она, а гулящая девка, брюхатая. Ну, ты, стерва, садись, вот кнутом огрею.

Мужик замахнулся. Фрося упала в сани.

Черная монашеская толпа стояла без движения, без шороха. Мужик тронул лошадь. Фрося рывком поднялась, села. Новое - злоба и ярость кипели во взгляде. Губы дергались.

- Вы... ты... ты... ты... - задыхающимся голосом твердила она, указывая на кого-то, на одну и на другую в толпе монашек. - Прощенья прошу? А за что? Вам, что ли, меня прощать? Знаю про вас, распроведала! Блудливые вы, как кошки. А потаенные, хитрые. Все у вас шито-крыто.

- Молчи! - рявкнул мужик, дергая вожжи.

- Не умею, как вы, не хочу! - кричала Фрося. - Я-то верила - святая обитель!.. Ох, и обманули ж меня, ох, обездолили...

Она зарыдала, падая лицом в узел. Мужик дернул лошадь, ткнул кнутовищем Фросю:

- Молчи!

- Не смейте ее бить! - кричала Катя и бежала рядом с санями. - Не смейте!

- Опозорила нас. Погодь, в Медяны приедем, смерти запросишь, бесстыжая.

Катя стиснула ладонями лицо: не слышать, не видеть. Ворота открылись, пропустили сани, закрылись, и Катя, плача, поплелась домой.

Черная толпа у Фросиного крыльца поредела, но не растаяла. Стояли кучками, шептались лбом ко лбу. Лины нет.

Катя вернулась в келью, легла на бабушкину постель. Черные монахини стояли в глазах. Безгласные. Ни у одной не дрогнуло сердце. Что же это за цепи, что вас сковали так намертво? Что Фрося кричала: все у вас шито-крыто? Значит, ложь, ложь! А Фрося... любила кого-то? Где он? Почему не прибежал ее защитить? Фрося, родная, вот отчего ты погасла... Фрося, зачем ты скрывала от нас свое горе, что он бросил тебя?

Лина явилась домовничать только под вечер, вся взбудораженная. Весь день бегала по монастырю и подругам, выведывала, что было, как было.

- Катя, с ума сойти, не поверишь!

Она выкладывала узнанное, полная возмущения и в то же время довольная, что первая принесла новости, - ведь всегда хочется первой узнать о чрезвычайном событии и поразить, как поразила она Катю.

- Это мы с тобой вороны, все проворонили, а многие знали, и в городе и монахини замечали, догадывались, только сказать вслух боялись, огласки боялись, вот и тянули, не открывали, что Фросю отец Агафангел сгубил.

- Неправда, что отец Агафангел, сейчас же признавайся, неправда! - в ужасе закричала Катя. Вскочила, топая ногами. Схватила какую-то книжку, швырнула. - Неправда! Неправда! Врешь.

- Вот как раз и не вру. Не кипятись, слушай. Не вру. У отца Агафангела жена затрапезная, ни интереса, ни завлекательности, пироги только печь и умеет. Ясно, Фрося ему приглянулась. А она не устояла, Фросенька наша, перед его красотой. В него за одни проповеди влюбишься. Фрося и поддалась. Теперь ее за позор и в деревне со света сживут.

- Лина! Почему родить ребенка позор?

- Спрашивает! Вот еще божья коровка! В церкви обвенчаться надо.

- Фросе без венчания позор, а отцу Агафангелу не позор?

- Родить-то ей, а не отцу Агафангелу. А еще скажу тебе, ахнешь! почему-то перешла на шепот Лина. - Кто им встречи подстраивал? Сама мать игуменья. После церкви отец Агафангел к игуменье чай пить, а Фросю кликнут, будто стол собирать, а на самом-то деле... У игуменьи комнат небось десять, целый этаж...
...
Коридоры пусты. Катя шла пустым коридором, неся начальнице записку. Остановилась. Позвала негромко:

- Бог! - Негромко, чужим, странным голосом: - Бог! - Прислушалась, в висках бьет набат. - Отец Агафангел учил... нет, он не отец, он поп... поп Агафангел учил, ты все видишь. Ты увидал, что он сгубил Фросю? Фрося на тебя уповала. Я слышала тогда с бабой-Кокой, монашка читает псалтырь: "На твое имя мы уповаем". Где ты, бог? Ну? Ну? Отвечай. Тебя нет. - Катя в ужасе смолкла. В висках бьет набат. В коридоре пусто, тихо. Лишь монотонный доносится из ближнего класса голос учителя. Пусто, тихо. Катя ждет. Тихо. И, белея от потрясения, от того, что ей так вдруг бесповоротно открылось, она выговаривает внятно: - Тебя нет. Поп Агафангел тобой пугает, тобой прикрывается. Тебя нет.

Боже, что мы только не читали - Миллер, Алешковский, Джойс - ужасть. Не-не-не, книжки фтопку, аффтар выпей йаду, в рот мне ноги!

Единственный иммунитет, который спасёт детей - это врожденный.

Вы говорите о некоем духовном иммунитете? И о том, что он врожден?

Аналогичный у меня вкус - на тех же книгах выросла... Кстати, лет в 14 покусилась на "Яму" Куприна... Взрослые были в шоке... Книгу нашла в библиотеке. Дома не было. Так что... кто ищет, тот найдет.

О том, который закладывается родителями. И родителями родителей.

Ну вот и именно.



Правда, эту книгу я в детстве не читала.

А кто сказал, что для детей это не полезно? Это же дети. Я сам зачитывался Киром Булычёвым. А потом уже были "Звёздные войны", и никакого мракобесия не видел. Если так разбираться, то и Дюма давайте сжигать тогда, и к патриотическим книгам о войне можно придраться, хотя писали-то люди о другом. Нужно увидеть главное.

а что по этому поводу говорит о. Пётр?
время можно было потратить на полезное чтение

Ну вот и подумай о себе и своей судьбе - что в активе? Ничего. Блудное сожительство с каким-то мужиком. Мужа нет, детей нет. Возраст - тридцатник.

Мопассана не надо. Я его в подростковом возрасте читала, и это было очень неполезно, что поняла гораздо позже.

Вы мне про Динку не ответили. Вот я привела конкретную цитату, прошу ответить всех - Динку читать можно или подобные цитаты ее делают нечитабельной для ребенка.
В целом книга, конечно же, очень интересная, и была , насколько мне известно, любимой книгой многих и многих детей. (в основном девочек).

Происшествия в пути были довольно странные. Постоянно вдалеке хлопали выстрелы. Кучки взволнованных людей толпились у ворот. Иногда через улицу перебегали два-три ремесленника, держа в руках пистолеты… Лавочникам, казалось бы, только и торговать в такой чудный день, а они закрывали окна и высовывали свои толстые, блестящие щеки из форточек. Разные голоса из квартала в квартал перекликались:

– Просперо!

– Просперо!

– Он с нами!

– С на-а-ми!

Порой пролетал гвардеец на разгоряченной лошади, разбрасывающей пену. Порой какой-нибудь толстяк, пыхтя, бежал в проулок, а по сторонам бежали рыжие слуги, приготовив палки для защиты своего хозяина.

В одном места такие слуги, вместо того чтобы защищать своего толстого хозяина, совершенно неожиданно принялись его избивать, производя шум на целый квартал.

Раздватрис сперва подумал, что это выколачивают пыль из турецкого дивана.

Отсыпав три дюжины ударов, слуги поочередно лягнули толстяка в зад, потом, обнявшись и потрясая палками, побеждали куда-то, крича:

– Долой Трех Толстяков! Мы не хотим служить богачам! Да здравствует народ!

А голоса перекликались:

– Просперо!

– Про-о-оспе-еро!

Словом, была большая тревога. В воздухе пахло порохом.

И наконец случилось последнее происшествие.

Десять гвардейцев преградили путь трем своим товарищам, везшим Раздватриса. Это были пешие гвардейцы.

– Стой! – сказал один из них. Голубые глаза его сверкнули гневом. – Кто вы?

– Не видишь?! – спросил так же гневно гвардеец, за спиной которого сидел Раздватрис.

Лошадям, задержанным на полном ходу, не стоялось. Тряслась сбруя. Тряслись поджилки у учителя танцев Раздватриса. Неизвестно, что тряслось громче.

– Мы солдаты дворцовой гвардии Трех Толстяков.

– Мы спешим во дворец. Пропустите нас немедленно.

Тогда голубоглазый гвардеец вынул из-за шарфа пистолет и сказал:

– В таком случае отдайте ваши пистолеты и сабли. Оружие солдата должно служить только народу, а не Трем Толстякам.

Все гвардейцы, окружившие всадников, вынули пистолеты.

Всадники схватились за свое оружие. Раздватрис лишился чувств и свалился с лошади. Когда он очнулся – точно сказать нельзя, но, во всяком случае, уже после того, как бой между сопровождавшими его гвардейцами и теми, которые их задержали, окончился. Очевидно, победили последние. Раздватрис увидел около себя того самого, за чьей спиной он сидел. Этот гвардеец был мертв.

– Кровь, – пролепетал Раздватрис, закрывая глаза.

Но то, что он увидел через секунду, потрясло его в три раза сильнее.

Его картонная коробка была разбита. Его имущество вывалилось из обломков коробки. Его чудная одежда, его романсы и парики валялись в пыли на мостовой…

– Ах!..

Это в пылу сражения гвардеец уронил доверенную ему коробку, и она разбилась о камни мостовой.

– А! Ах!

Раздватрис бросился к своему добру. Он лихорадочно перебрал жилеты, фраки, чулки, туфли с дешевыми, но красивыми на первый взгляд пряжками и снова сел на землю. Его горе не имело границ. Все вещи, весь туалет остался на месте, но самое главное было похищено.

И пока Раздватрис воздевал к голубому небу свои кулачки, похожие на булочки, три всадника неслись во весь опор к Дворцу Трех Толстяков.

Вы мне про Динку не ответили. Вот я привела конкретную цитату, прошу ответить всех - Динку читать можно или подобные цитаты ее делают нечитабельной для ребенка.
В целом книга, конечно же, очень интересная, и была , насколько мне известно, любимой книгой многих и многих детей. (в основном девочек).

Мне интересна конкретика. Хорошие книги - понятие растяжимое. Поняла Кирилла так - подобные книги надо выкинуть из-за богохульных моментов.

МАЛАЙКА И ЛИНА


- Малайка приехал? - спрашивает Катя, выходя на террасу. Малайка здоровается со всеми за руку и усаживается на крыльце. Катя пробует отогнать от него Мышку и Динку, но они никак не отходят, и Малайка, загораживая девочек от тетки, просит: - Не тронь, не тронь. Малайка скучал, ай шибко скучал Малай!.. Где мой барина Мара? Как поживаем? Все думал, воскресенье поедем, а хозяин не пустил Малайка. Ай, плохо было, плохо... - Малайка, - грустно и ласково говорит Марина, - ты не забывай нас! Воспоминания всегда оставляют в душе Марины глубокую грусть, а черные глаза Малайки, милая детская улыбка на его лице снова напоминают ей то счастливое время, когда она с Сашей жила на элеваторе. Так и кажется, что сейчас где-то рядом раздастся знакомый дорогой голос: "Смотри в оба, Малайка..." И Малайка ответит строго и серьезно: "Четырем глазом смотрим..." - Ты не пропускай воскресенья, Малайка, - тоскливо повторяет Марина. - Как можно забывать? Никогда не забываем. Хозяину говорим: не будешь пускать - убегать будем. Чичас берем билеты, надеваем чистая рубашка. Пароход битками набитый, пассажира полно... Вот возьми гостинца, клади на зубы, кушай, - обращается он к детям, вынимая из кармана пакетик с изюмом и крепкие черные рожки. - Бери кушай, насыпай в руку! Динка и Мышка грызут сладкие рожки, носятся с пакетиками, предлагая матери, Алине и Кате. - Все кушайте, все! - с удовольствием глядя на них, угощает Малайка. Сегодня он принарядился в новый пиджак, надел ботинки со скрипом и расшитую красной и зеленой шерстью тюбетейку. - Ну, как там теперь на элеваторе, Малайка? - спрашивает Марина: ей хочется что-нибудь услышать про знакомый дом, про беседку в саду, про широкий двор... - Работаем, - кратко отвечает Малайка и машет рукой. - В доме не бываем, чужие люди. Малай один ходит. - А беседка в саду совсем, верно, уже развалилась? - спрашивает опять Марина. - Нету беседка. Хозяйка новый, кухарка такой сердитый, стопил беседка в плите. Наступает короткое молчание. - Один Малайка остался, - как-то недоуменно и грустно добавляет Малайка. - А ты выходи замуж за Лину и живи у нас, - ласкаясь к нему, просит Динка . - Не хочет Лина, она хочет русскому богу молиться. Он лезет за пазуху и достает маленький сверток: - Едем, берем немножко подарок Лине. Вот, барина Мара, давай сам. Малай боится. Марина развертывает и свертывает обратно шелковый цветистый платочек. - А ты не бойся, отдай сам. Лина покричит и перестанет, а сама рада будет , - Она тебя любит, Малаечка, тебя все любят, - уверяет Мышка. - Мы не дадим тебя обидеть, - серьезно говорит Алина. - Идем вместе, - решительно предлагает Катя. - Что ты боишься, на самом деле? Идем со мной! Но Малайка упирается, робеет. - Пускай еще сижу, - быстро говорит он, отодвигая Катину руку. - Тут вот Орало-мучень с Малаем. И Мышка, и Алина, и барина Мара... А как видим Лина, так сейчас беспокоимся, сердце прыг-скок, туда-сюда, языка нету, сильно пугаемся... - жалуется Малайка. И так смешно видеть этого сильного, плечистого, круглоголового Малайку в таком смущении, что все начинают смеяться. - Ну что ты, Малайка... Лина не такая уж страшная! - Вот еще принцесса, подумаешь! - возмущается Катя. - Гордый Лина... Очень гордый... Силком ее таскать замуж нельзя, - грусти т - Ишь, расселся... Какой гость неописуемый! - раздается вдруг голос Лины, и она сама неожиданно появляется перед крыльцом, позвякивая бусами на белой шее и ослепляя бедного Малайку пышным сатинетовым сарафаном. Не смея взглянуть на ее чернобровое румяное лицо, Малайка жмурится, как о т - Здравствуй, Лина, - неуверенно говорит он, вставая и стаскивая со своей бритой головы тюбетейку. - Вот приехали, беспокоимся. Хотим смотреть, какой ты стал... Может, пересердился... - с улыбкой бормочет он, поднимая на Лину ласковые, умоляющие глаза. - Ишь какой разлюбезный! "Может, пересердился"! А нет того, чтобы до кухн и Иваныч! - весело укоряет Лина. Малайка топчется на месте, смущенно оправдывается и наконец, решившись, протягивает ей свой сверток. - Бери, пожалуйста, бери! - с неожиданной горячностью восклицает он. - Носи на здоровье, пожалуйста! - Лина, Лина, не обижай его! - торопится предупредить Марина. - Лина, не обижай! - волнуется Мышка. - Мы не позволим обижать Малайку, - строго говорит Алина. Динка, упираясь головой в Линин бок, сердито толкает ее. - Лина, не ломайся! - кричит Катя. - Как тебе не стыдно мучить человека? - Да чего вы шумите-то? Я ему еще и одного слова не сказала... - разворачивая сверток, говорит Лина. Яркий шелк блестит и переливается в ее руках. - Носи на здоровье, - просит Малайка. - Да здоровья у меня и без твоего платка хватит, не об этом речь, - нежно и задумчиво отвечает Лина, любуясь шелком. - Только что ж ты мне подарки возишь, Малай Иваныч... - мягко и выразительно начинает она. - Что я - жена тебе аль невеста? Али уж глаза у меня такие завидущие, что я на чужое добро польщусь? За что про что подарки мне дарить? - постепенно расходится Лина, глядя на Малайку с уничтожающей насмешкой. - Кто ж это я тебе, по твоему разумению, Малай Иваныч? - Ну, пошел-поехал! - машет руками Малайка и, оборачиваясь к Марине, отчаянным взглядом призывает ее на помощь. - Что у тебя, сердца нет, Лина? Я просто удивляюсь тебе! - возмущается Марина. - Лина, бери платок сейчас же! - топает ногой Динка. - Сейчас же бери! Я делаюсь больной! - Сичас, сичас... Как же, так и схватила! Да не родился еще тот поп, который татарина с русской девкой обвенчает! И церкву ту еще не построили, где ихняя свадьба стрясется! - гневно кричит Лина, и, сверкнув яркими цветами, платок падает Малайке на грудь. - Не невеста я тебе, бери свой подарок назад, Малай Иваныч! - низко кланяясь, говорит Лина. - Вот невежа! - сердится Катя. - Хотя бы из вежливости взяла! - А вежливость эта мне ни к чему, я не барского роду-племени, душой кривить не могу, - вздыхает Лина и, взглянув на убитого горем Малайку, неожиданно ласково говорит: - Пойдемте, Малай Иваныч, на кухню, я вас чайком попою, пирогами угощу. Спрятайте ваш платок, и пойдемте. Малайка поднимает с земли бумагу, аккуратно заворачивает свой платок и покорно следует за Линой. - Он же может выкреститься, наконец! - с досадой говорит Катя. - Что это за ерунда такая?! - Конечно, он может выкреститься. Но это не ерунда, а драма... Ведь Лина любит его. Вот что делают с людьми религиозные предрассудки, - грустно отвечает Марина. А на кухне идет веселое угощение. Малайка что-то рассказывает, Лина хохочет. И провожать его она выходит в новом шелковом платочке.

Короче, пропагандируется, как мы понимаем, революция, раскулачивание, поощряется избиение богачей, порча их имущества , ну и все такое.
Нам, советским детям, все быол понятно, но как я должна объяснять ребенку с позиции христианской морали. я не знаю.

Антон и Кирилл, вся книга про Динку пропитана атеизмом, к сожалению. Как и большинство советских книг. Главенствовал же социалистический реализм, как вы знаете, и была цензура.
Эта самая Лина, которая в конце концов повесила вместо иконы Чернышевского - она сначала была верующей и не хотела выйти замуж за татарина, хоть и любила.