Православный форум Доброе слово

Встреча

Он вышел еще затемно. Не хотел, чтобы его видели. Даже уходя, хотел уйти тихо. Никому не мешая, никого не тревожа. Никому о себе не напоминая.
Когда начало светать, он уже был за городом. И только здесь замедлил шаг. Здесь уже можно, здесь его никто не остановит.
Он шел узкой тропой, медленно поднимаясь в горы, и думал о том, почему так получилось. Почему он был чужим, почему никто не понимал его. Тысячи «почему» теснились в его душе, и не находил он на них ответа.
Где-то впереди послышался тихий неясный шум, человек улыбнулся. Знакомый, милый его сердцу звук. Чем ближе подходил, тем яснее он становился, превратившись наконец в громкое веселое журчание.
Шумный, веселый ручей. Не ручей даже – узкая речушка, сумевшая пробиться сквозь скалы и груды камней. Сумевшая найти свою дорогу. Она смогла…
Через речушку был перекинут мостик. Старый, уже основательно покосившийся, он еще крепко цеплялся за скалистые берега. Остановившись на мостике, путник постоял несколько минут, думая о том, что это их последняя встреча. Жаль, что так получилось…
Он едва заметно вздохнул и пошел дальше – ему предстоял еще долгий путь. Конечно, все можно было сделать проще и легче, но он не хотел. Если уж он решился, то пусть это произойдет именно там…
Изредка он делал небольшие привалы. В такие минуты он доставал из сумки термос и делал пару глотков. В термосе был чай. И лишь в полдень, оказавшись наконец у развалин старой крепости, он позволил себе полноценный отдых. Расположившись в тени у осыпавшейся стены – солнце уже начало ощутимо припекать – достал термос, лепешку и несколько вареных яиц. Очищая яйцо, подумал о том, что, в сущности, этот обед тоже достаточно глуп. Несмотря на то, что он последний в его жизни. А может, именно поэтому.
Он отдыхал больше часа, затем поднялся, тяжело вздохнул. Взял сумку и пошел дальше. Уже не так много…
Солнце уже начало клониться к западу, когда он наконец-то пришел на место. Пришел туда, куда так упорно стремился. Почти пришел…
Стоя у края пропасти, он глубоко дышал, думая о том, что хоть это место осталось ему верным, что уж оно никогда и ни за что не предаст его. Постояв несколько минут, он оглянулся, затем осторожно сошел с тропы и еще метров сто пробирался по-над краем пропасти. Перепрыгнув узкую расселину, он обогнул щербатый валун и оказался на большой, достаточно ровной площадке, надежно укрытой с трех сторон. Четвертая отвесно обрывалась в пропасть.
Это было его место. Место, которое он любил. Куда не раз приходил, когда ему становилось особенно трудно. Пришел и сейчас…
В двух метрах от обрыва лежало несколько больших гладких камней, манящих присесть и отдохнуть. Он сам спустил их сверху несколько лет назад – в надежде на то, что когда-нибудь придет сюда не один. Придет с друзьями, придет с теми, кто его понимает, кто ему дорог. Не получилось. Как не получилось и многое из того, о чем он мечтал. Не поняли они его. Не захотели понять.
Что ж, он пришел сюда один. Уж этого ему никто не в силах запретить. Бог с ними, пусть живут, как хотят. Как могут…
Он не торопился. Присев на камень, устало вздохнул. Отсюда, с высоты птичьего полета, мир был как на ладони. Правда, города видно не было, он остался в стороне. Да это и к лучшему. Он смотрел на поросшие лесом склоны, смотрел на неторопливо плывущие облака. И думал о том, насколько же все это прекрасно. Душа наполнилась теплом и умиротворением – тем не менее, он не собирался менять свои планы. Ни к чему это.
Он действительно сделал всё, что мог. Всё. Когда-то ему сказали, не то в шутку, не то всерьез, что он родился не в свое время. Наверное, они были правы…
– Эх, Виктор, Виктор… – Голос, раздавшийся совсем рядом, заставил его вздрогнуть. Он обернулся, и увидел рядом с собой человека. Лет тридцати, или немного старше, чуть выше среднего роста, бородатого, с длинными русыми волосами. Незнакомец был одет в старые вытертые джинсы и светлую серую рубашку с закатанными рукавами, его глаза были спокойными и задумчивыми.
– Кто вы? – спросил Виктор, с невольной опаской глядя на незнакомца и думая о том, как тому удалось подобраться так тихо и незаметно.
– Это не столь важно. – Незнакомец едва заметно вздохнул, подошел и сел рядом. – Красиво здесь. Я люблю этот мир, – сказал он, с видимым наслаждением вглядываясь вдаль. – Очень люблю…
– Да, красиво. Мне тоже нравится, – произнес Виктор, чувствуя, как в душе поднимается какое-то неведомое ему доселе чувство. Не счастье, нет. Но что-то очень хорошее.
– Нравится? – Незнакомец задумчиво посмотрел на него. – Но тогда почему же ты предаешь его?
– Не предаю. Просто не могу так больше… – Виктор вздохнул и опустил голову. Его не удивило, что незнакомец знал его, более того, ему вдруг захотелось упасть перед ним на колени, неудержимо захотелось расплакаться. И он лишь с трудом сумел удержаться.
– Да, Виктор, это трудно. По себе знаю. – Незнакомец едва заметно кивнул. – Но подумай о тех, кого ты оставляешь, кого хочешь покинуть. Что будет с ними?
– Но они не хотят меня слушать. – Виктор повернулся к незнакомцу, вгляделся в его глаза. И поразился их неземной глубине. В этих глазах было все. Были боль и сострадание, была любовь. В них светились Знание и Вера, Надежда и Понимание.
– Ты ошибаешься, Виктор. Тебе сейчас трудно, ты даже думаешь о смерти. Ведь именно за этим пришел ты сюда.
– Да, за этим, – с дрожью в голосе ответил Виктор. – Потому что не могу больше. Ну не могу я ничего изменить, не могу! От меня отвернулись даже те, кого я любил, на кого надеялся, в кого верил. Если даже они не смогли меня понять, если даже им ничего этого не нужно, – он обвел рукой поросшие лесом склоны, – то что говорить о других? На добро они отвечают злом, над бескорыстием смеются, верность называют глупостью. Обман для них – доблесть, воровство и ложь – добродетели. Глупо все, бесполезно. Никому ничего не нужно…
– Но ведь не все они такие. Есть и те, кому нужна твоя помощь. А ты их бросаешь.
– Да ведь не в них дело, – устало ответил Виктор. – Дело-то во мне. Это я потерял веру, я! Я уже сам не верю в то, о чем говорю им. Когда нет ответа, невольно теряешь веру. Как могу я кого-то учить, когда уже сам в Него не верю? Не верю, понимаешь?
– Так ведь потому я и пришел, – тихо сказал незнакомец, и Виктор вздрогнул, почувствовав на плече его ладонь.
Несколько секунд он смотрел в спокойные глаза сидевшего рядом с ним человека, еще не веря, не понимая, не допуская мысли, что это действительно может быть.
– Это действительно я. – Незнакомец снова улыбнулся. – Тебе трудно, тебе нужна поддержка. Поэтому я здесь.
– Господи… – тихо произнес Виктор, медленно сползая на колени.
– Не надо, Виктор. – Незнакомец едва заметно покачал головой, в его голосе послышалось осуждение. – Не роняй себя в моих глазах.
Виктор снова сел на камень, с невольным трепетом вглядываясь в глаза сидевшего рядом с ним человека. И чем больше вглядывался, тем больше верил, тем яснее понимал, что это действительно Он.
– Ты живой… – прошептал Виктор, дрожащей рукой прикоснувшись к груди собеседника. – Ты существуешь…
– Теперь ты видишь, насколько слаба была твоя вера, – произнес собеседник. – Потому и не шли за тобой люди, что не видели они в твоих словах правды, не чувствовали ее. Ты хотел верить – и не верил. И хорошо, что ты смог признаться в этом сам.
– Что же мне делать, Господи? – во взгляде Виктора было столько боли, что собеседник невольно вздохнул.
– Жить, Виктор. Просто жить. И делать то, что ты должен делать. Не стремись охватить все на свете, не пытайся всех обратить в свою веру. Будь самим собой, неси в душе свет. И тот, кому надо, сам найдет к тебе дорогу.
– Но как быть с теми, кто не понимает? Кто не хочет понять? Как быть с тем злом, что живет в людях? Почему все так несправедливо, Господи…
– Каждому воздастся по делам его. И не я судить буду, сами себя осудите. Сами поймете грехи свои, сами ужаснетесь делам вашим. Так что не ропщи и не бойся, и не кляни непонимающих слова твои. Позволь людям идти своим путем, и не трудись переделывать их.
– Но как же так, Господи? Если вижу я человека заблудшего и запутавшегося, если вижу, что нет в его душе света – так как не помочь ему? Как не открыть ему истину?
– Не в словах должна быть истина, а в делах наших. Примером своим за собой вести должен. Посмотрит на тебя человек, увидит плоды рук твоих, и возрадуется. И станет у него на душе светлее, и задумается он о судьбе своей. Людям ведь не так много надо, Виктор. Немного веры, немного участия. Немного любви и понимания. Помоги им зажечь сердца свои, и все остальное они сделают сами.
– Не знаю, Господи… – Виктор отвел глаза и опустил голову. – Не получится у меня…
– Получится, Виктор. Поверь, я знаю, что говорю… – Собеседник поднялся, подошел к краю обрыва – похоже, страх высоты был ему неведом. Сложив руки на груди, он с минуту смотрел на поросшие лесом склоны, затем вновь повернулся к Виктору.
– А теперь мне пора. Прости, но меня уже ждут в другом месте. Мы с тобой еще встретимся… А это тебе на память. – Он разжал ладонь и протянул Виктору маленький медный крестик на тонком просмоленном шнурке. – Возьми, Виктор. И верь. Ибо нет в этом мире ничего сильнее Веры…
Пахнуло в глаза ветром, на секунду Виктор зажмурился, сжимая в руке заветный подарок. А когда открыл глаза, рядом с ним уже никого не было. И лишь зажатый в руке крестик говорил о том, что все это не было сном…
…По узкой горной тропинке шел человек. Клонилось к закату солнце, высоко в небе черной точкой парил орел. Человек шел и радовался жизни. Радовался уходящему дню, радовался пению птиц и шепоту ветра. Ему было удивительно хорошо – так хорошо, как не было уже очень давно. Правда, иногда его глаза почему-то наполнялись слезами – это было тем более странным, что путник при этом улыбался. В такие минуты он всматривался в небо, его губы шевелились в беззвучном шепоте, а правая рука, неловко пошарив по груди, крепко сжимала маленький медный крестик…



Мое вечное море…

Море, мое вечное море, как прекрасно ты в своем неукротимом нраве. Кричат в экстазе чайки, ревет от восторга ветер, рвет пену с твоих белогривых волн… Все ниже свинцовые тучи, все круче и яростнее твои валы… Одна, вторая, третья… - и вот уже десятки молний раскалывают мир могучими сполохами, гремят оглушительно громовые раскаты… Господи, как прекрасен Мир Твой в своем неистовом буйстве…
Не могу удержаться – скинув одежду, выжидаю мгновение и кидаюсь в провал меж свинцовыми валами, туда, где не достанет меня всепоглощающая ярость разбушевавшейся стихии. Дальше, дальше, еще дальше – гребу что есть сил, стремясь отплыть от берега, миновать могучий прибой. И вот уже выныриваю в толчее разыгравшихся волн, смеясь от восторга… Море, мое доброе море – никогда не причинишь ты мне зла… Душа поет от восторга при виде очередного вала – вот он, могучий и свободный, вскипает надо мной неудержимой горой… Но нет – словно ласковые руки подхватывают и возносят меня вверх, я замираю на пенящемся от счастья гребне, и тут же стремглав скольжу вниз… Море, мое милое море – ты одно меня понимаешь, тебе одному безраздельно предан я…
Я кричу от восторга, и ликующий мир вторит мне грозовыми раскатами… Падают первые капли дождя – робкие, неуверенные в своем праве коснуться этой разъяренной стихии, затем все сильнее и сильнее, и вот уже плотная пелена дождя накрыла мир своим призрачным покрывалом… Скрылся из глаз берег, вокруг, куда ни глянь, тугие гребни волн в крапинках дождевых капель…
Я не боюсь затеряться в этой толчее – волны плавно подталкивают меня в нужную сторону, и вот уже ноги касаются дна… Переждав очередной вал, с шумом и грохотом разбившийся о скалистый берег, быстро выбираюсь на сушу, расколотое небо провожает меня громовыми раскатами… Море, мое вечное море – с тобой навсегда душа моя…

Попутчик

Он оказался с отрядом совершенно случайно – так уж случилось, что ему с ними было по пути. Узнав, кто он и куда идет, предложили до переправы пойти с ними – слишком неспокойными в последнее время стали эти места. Дед не стал возражать, и когда один из бойцов, высокий добродушный Илья, предложил подсобить с рюкзаком, согласился и с этим.
На широкой спине Ильи старый, перепачканный в земле рюкзак выглядел уже не столь внушительно. Тем не менее, боец удивленно присвистнул.
– Дед, ты что, кирпичи в нем носишь?
– Ага, - согласился дед. – Фазенду себе строю, в шесть этажей.
– А серьезно, что здесь?
– Да корни, браток, корни. Лечиться вот надумал, а растет эта травка только здесь.
– Дед, да ты ведь пока с таким рюкзаком до села дойдешь, уже никакие корешки не помогут.
Дед взглянул на Илью и усмехнулся. – Ох и силен ты на язык, браток. Ничего, сдюжу как-нибудь – не впервой. Не для меня это, каждый год сюда хожу, – добавил он уже более серьезно.
– Что, никак знахарь?
– А хоть бы и так.
– Деньгу, наверное, лопатой гребешь? – не унимался боец.
– Ага, - снова согласился дед. – На «Мерседес» коплю. А что, - продолжил дед, - ты мой рюкзак несешь, так может, и я твою машинку понесу?
Илья взглянул на зажатый в правой руке автомат, словно только сейчас его заметил.
– Да нет, дед, спасибо – я уж как-нибудь сам…
Командир группы, молодой лейтенант, с любопытством прислушивался к этому диалогу, не забывая при этом поглядывать по сторонам. Узкая проселочная дорога то прижималась к самой реке, то уходила далеко в сторону. Впереди дорога давала большой крюк, обходя давно пересохшее болото, поэтому группа вскоре свернула на узкую лесную тропинку – так было ближе.
Дед, всю дорогу оживленно болтавший с Ильей, неожиданно нахмурился – добродушный Илья даже подумал, не задел ли он чем деда.
– Дед, ты чего насупился? Не обижайся, я ведь все это не со зла…
Дед не ответил, по лицу его снова пробежала тень. Так они шли еще несколько минут, когда дед неожиданно позвал лейтенанта.
– Эй, лейтенант, погоди…
Группа остановилась, два бойца, шедшие впереди всех, тоже замедлили шаг.
– В чем дело, отец? – Лейтенант глядел на деда доброжелательно и слегка удивленно.
– Понимаешь, браток, нельзя нам дальше идти.
– Это почему же?
– Не знаю, но нельзя – беда может быть. Худое что-то впереди. Совсем близко.
Лейтенант хотел было сказать что-то едкое, но, заглянув в глаза деда, промолчал. Скинув автомат с плеча, щелкнул предохранителем и передернул затвор.
– Илья, Борис – останетесь с дедом. Сойдите с тропинки и ждите нас вон у тех деревьев. Остальные за мной…
Рассыпавшись веером по лесу, бойцы медленно двинулись вперед и вскоре скрылись из глаз. Их не было минут двадцать, затем впереди снова мелькнул знакомый околыш фуражки.
– Дед, а ведь ты был прав, - подошедший лейтенант держал в руках две обезвреженные гранаты и свернутую в кольцо тонкую проволоку. – Какой-то гад растяжку поставил. Не скажи ты вовремя, могли и налететь.
Стоявший рядом Илья удивленно взглянул на деда. – Дед, а ты-то откуда узнал?
– Откуда узнал? – Дед усмехнулся, было видно, что тревога покинула его. – Пчелка рассказала… Да ты не обижайся, - он добродушно взглянул на недоверчиво фыркнувшего Илью, - я правду говорю. Я, браток, лет сорок, почитай, лесником проработал – а потому лес ко мне другое отношение имеет, чем к тебе или вот к лейтенанту… Можешь не оглядываться, - дед взглянул на все еще настороженного лейтенанта, - больше ничего нет, все спокойно.
– Что, и это пчелка рассказала? – Лейтенант пытливо взглянул в глаза собеседника.
– Нет, на этот раз воробышек – вон тот, на ветке.
– Ох и чудной же ты, дед… - Лейтенант недоверчиво покачал головой. – Ладно, пора идти – выйдем на дорогу, там отдохнем…
Илья взвалил на спину дедов рюкзак, и маленький отряд осторожно двинулся дальше. Вскоре тропинка стала шире, а через какое-то время вновь вывела бойцов на проселок. Лейтенант вздохнул с облегчением – похоже, все обошлось.
– Все, вон на той поляне привал. Разрядить оружие…
Отомкнув магазин, лейтенант передернул затвор, вставил выпавший в заботливо подставленную фуражку патрон обратно в магазин, затем спустил курок. Поставив автомат на предохранитель, примкнул магазин и забросил оружие за спину.
Лежать в тени высоких деревьев было хорошо и приятно. Илья глотнул воды из фляжки и протянул ее деду, тот отрицательно мотнул головой. – У меня своя есть в рюкзаке, вон там, в кармашке…
– Дед, ну а все-таки, как ты узнал? – в голосе Ильи уже не было прежнего ехидства. Взглянув на него, дед едва заметно усмехнулся.
– Да вы же теперь не верите ничему – разучились.
– А я попробую поверить. Честно, попробую…
Дед испытующе посмотрел на своего собеседника, на секунду задумался.
– Я ведь уже говорил тебе, что лесником работал, и лес хорошо знаю. Но даже не в лесе дело… Отец-то у меня еще перед войной умер, а матери я и вовсе не помнил. Как война началась, на фронт меня не взяли – рука у меня правая не работала, да и зелен еще был. Бревном на лесопилке ударило, вроде и зажило все, а начала сохнуть. Доктора, понятное дело, ничего не смогли сделать, вот меня и определили к старику одному, пасечнику – все какая-то от меня польза. Больше года этот дед ко мне присматривался – бывало, и прикрикнет, и по матери пошлет куда подальше. Но не выгонял, другого помощника вместо меня у председателя не просил. А однажды говорит: хочешь, вылечу руку твою? Только чур, обо мне ни слова – если что, скажешь – само прошло. И точно, за месяц вылечил. Сила у него, скажу тебе, была необыкновенная… Как рука немного окрепла, я на фронт попросился, но взяли меня лишь в обоз – из-за бывшей инвалидности. Что делать, каждому свой хомут… В сорок пятом вернулся, да снова к деду этому меня и отправили. И прожил я с ним лет восемь, пока он не помер. Но успел он меня немного уму-разуму поучить, хоть и на редкость я тогда бестолковым был. Хозяйство наше как раз тогда укрупнять стали, присоединили к соседнему, пасеку тоже туда передали. Ну, а меня в лесники определили. Лет десять, наверное, еще прошло, прежде чем я слова деда моего понимать начал, да науку его хитрую постигать.
– Значит, он вас всему научил?
– Скорее, он дал ниточку, указал тропинку путеводную. Я ведь потом только слова его вспоминать начал, когда кое-что сам замечать стал. И ведь прав он оказался! Ничто, - говорил он, не бывает просто так, все за что-нибудь, да цепляется. Ни птица зря не пролетит, ни рыба просто так не плеснет. Это мы, глухие и слепые, понять ничего не можем… - дед задумчиво посмотрел на проплывающие по небу облака. – Господь вразумить нас пытается, от бед оградить, на путь праведный направить – а мы ничего не замечаем, себя и видим только… Истина, она в двери никогда не ломится – она тиха и незаметна, ее еще суметь распознать надо… Вот ты не поверил, когда я про пчелу сказал – а мне ведь и вправду пчела сказала. Конечно, не она одна, но она подтвердила, дала знак, что никак нам дальше нельзя идти было.
– Ну а как она знать-то дала? – было видно, что Илья и в самом деле заинтересовался рассказом деда.
– Да тем и дала, что пролетела – сыро там было, темно, нечего пчеле в таком месте делать. Да и пролетела не как-нибудь, а круг над головой дала, едва по лицу меня не задела.
– Ну и что?
– Как что? – в голосе деда послышалось удивление непониманием собеседника. – Ведь не может Господь взять и сказать тебе: не ходи дальше, Илюша, там опасно. Вот и посылает он всяких тварей божьих, чтобы предупредили нас, не дали погибнуть. Да и не только зверье, вообще все вокруг говорит с нами, понять только уметь надо.
– Ну а откуда вы узнали, что пролет пчелы – это к несчастью? Может, она этим хотела вас о кладе впереди предупредить?
– Так ведь много примет-то всяких, и каждая – к своему месту. Это сейчас у нас все просто: кот тебе дорогу перебежит, и ты уже беды ждешь… Глупо все это. Забыли истину, утеряли, одни вершки остались, без понимания. Мир-то, он сложнее гораздо, к нему прислушиваться надо. Это как язык чужой – долго учиться надо, зато потом что ни скажут, все понимаешь. Ходи, смотри, запоминай – так и поймешь со временем, что к чему. Или по мыслям своим смотри – скажем, сидишь ты на бережке, и думаешь: а неплохо бы завтра дружка своего старого навестить, давненько не виделись. И глядь – в это время рыба большая плеснет, птица перед тобой сядет и трель выдаст, ветерок дунет или еще что случится – вот и знак тебе от Господа твоего, что так и есть, надо тебе дружка твоего проведать. Листок упал с дерева, веточка качнулась, мышь пробежала - во всем воля Господа прописана, умей лишь понять ее.
– И что, неужели не ошибешься и не запутаешься? Вот сейчас ветер вон тот куст шевелит – это к чему?
– Так ведь не понимай все глупо-то так, - усмехнулся дед. – Мир, он, почитай, не для одних нас создан. Думай, сопоставляй – и поймешь, когда для тебя это, а когда нет.
– Ну а как понять-то?
– Так ведь говорил уже – по мыслям своим смотри, и сопоставляй со всем необычным, что вокруг тебя происходит.
– Ну а что необычного в падающем листке?
– А тебе непременно надо, чтобы алмазы с неба сыпались? Я же сказал уже – истина не ломится в дверь, она приходит тихо и незаметно… – Дед потянулся к рюкзаку, достал из кармашка потертую армейскую фляжку, не спеша напился. – Все вокруг нас наполнено смыслом, просто надо уметь его увидеть. Да и от тебя самого еще многое зависит. - Дед спрятал фляжку и испытующе посмотрел на Илью. – Надо еще быть достойным того, чтобы Господь о тебе заботился. Ходи с открытой душой, не держи зла на людей, не делай гадостей разных – глядишь, и сможешь увидеть.
– Так это не всем дано?
– Дано-то всем, да не каждому нужно. Истина - она девка капризная, ее ублажать нужно. Раз постучится, другой, третий – а ты слеп на оба глаза и глух, как тетерев. Вот она и пойдет к другому. А вернется ли, от тебя зависит. Вот ты сейчас травинку сорвал, грызешь ее – а зачем сорвал? – Дед укоризненно посмотрел на Илью.
– Так это же всего лишь травинка… - Илья недоуменно взглянул на изгрызенный стебелек.
– Да, всего лишь травинка. Но зачем ты сорвал ее? Она тебе что-нибудь плохого сделала? Или нужна была тебе для костра, для чая, для постели? Нет, не нужна – просто так сорвал, из баловства. А ведь она живая. Как ты к миру относишься, так и он к тебе.
Илья смущенно положил травинку, дед усмехнулся. – Я вот лесником почти сорок лет проработал – и никогда ни зверя зря не бил, ни птицу. К любому мурашу с добром относился.
– И к комарам… - ехидно добавил Илья.
– Ох и язык у тебя, язви его душу… - Дед снова усмехнулся. – Пойми, никто не заставляет тебя комаров кормить. Если он тебя кусает, прихлопни его, и все дела, никто никогда не поставит тебе этого в укор – ведь это он тебя кусал, не ты его. Да и он не виноват, таким его природа создала. В природе, браток, все естественно, там нет зла. Это лишь мы, человеки, смогли все так испоганить, что все живое от нас шарахается. А меня вот за сорок лет ни разу ни один зверь не тронул – потому что с душой ко всему подходил. Я понимал лес, и он меня понимал. Где в лесу беда какая – пожар или там браконьер какой – все сразу знал, обо всем мне лес говорил. Потому и боялись у меня лихие люди появляться, колдуном называли. - Дед улыбнулся. – А какое здесь колдовство – живи с миром в душе, относись к любой твари по-божески – вот и секрет весь… Однако идти пора – лейтенант ваш уже поднялся…
До переправы они дошли за полтора часа. Подождали, пока старый обшарпанный паром не дополз по натянутому поперек реки тросу до пристани, затем неторопливо поднялись на борт. Приняв «Камаз» и две легковушки, паром так же неторопливо отвалил от берега.
Дальше их пути расходились – бойцы уходили влево, к заставе, дорога деда лежала прямо, к видневшемуся на взгорке селу. Паром коснулся берега, Илья помог деду взвалить на спину рюкзак.
– Ну, отец, счастливо. – Лейтенант с чувством пожал деду руку. – И спасибо тебе…
– Да что там, - отмахнулся дед. – Вам нормально дойти.
– Ладно, дед, прощай – может, и встретимся когда, - сказал Илья, задумчиво глядя на старика. – Скажи хоть, как звать-то тебя?
– Дедом Семеном кличут. Будет время – заходи, меня здесь каждый знает… – Дед слегка подкинул рюкзак, поудобнее пристраивая его на спине, и неторопливо ступил на берег, следом сошли лейтенант и его маленький отряд. Бойцы шли молча, каждый думал о чем-то своем, потаенном, и лишь Илья то и дело оглядывался назад, пока зеленая стена леса не скрыла от него пыльную дорогу и медленно идущего по ней человека с грязным потрепанным рюкзаком.