|
Светлой памяти Элюши посвящаю
Моя сестра заболела лейкозом в 9 лет.
Я помню весенний солнечный, насквозь прорезанный проталинами и проткнутый сосульками мартовский день. Я поссорилась с мамой из-за выпускного платья. Она собиралась с Элюшей (так мои родители называли сестру Элю) в поликлинику, на прием (врачам не нравились анализы Элиной крови), а я выпрашивала деньги на дорогой наряд на выпускной вечер. Денег на короткое бархатное платье у меня хватало – но увидев, в магазине другое – при-таленное, полупрозрачное и воздушное, в светлых тонах, я решительно отказалась от бархатного. Я уже представляла себя в новом прекрасном платье на бретельках и с красивой прической – что-то вроде Эйфелевой башни на голове…
Но мама сухо сообщила мне, что я – чудовищная эгоистка, и что у нас в семье сейчас проблемы с деньгами, и что, в конце концов, больна ее младшая дочь – и моя маленькая сестра.
Я громко хлопнула дверью своей комнаты и со злостью посмотрела на веселое цветущее лицо Эли и как она старательно запихивает в сумку свои альбомы с наклейками семейства Барби, свои блокнотики и фломастеры и по-думала: «Нашли больную».
Я изредка ревновала родителей к младшей сестре. Отец проводил с ней больше времени, чем со мной, сам занимался с ней английским и родственники постоянно восхищались Элюшиными белыми кудрями, светлыми бро-вями и серыми, блеклыми глазами, которые все почему-то считали «цвета ясного летнего неба». Мама с удовольст-вием играла и занималась с Элей. Впрочем, может это было и нормальным явлением – Элю все считали «маленькой девочкой», а меня «взрослой девушкой», как-никак 11 класс…
Вечером, часов в 7, вернулась мама с Элей. Эля первая вбежала в квартиру, скинула куртку и, звонко смеясь, стала показывать мне покупки – большую куклу, сделанную под младенца – в ползунках и чепчике розового цвета и детский «набор для парикмахера».
Эля размахивала желтым феном, рассыпала по креслу папильотки и пластмассовые расчески и предлагала посетить ее парикмахерскую.
Я обозвала ее каким-то нехорошим словом – я была обижена… тогда… Для моего платья денег пожалели, а своей «любимице Эличке» покупают дорогие игрушки, которых у нее хватит на несколько детских домов.
Я набрала воздуха в легкие и колких слов для того, чтобы высказать свое недовольство маме – и застыла на месте – прислонившись к дверному косяку мама сидела в коридоре на пуфике обутая и одетая с распухшими от слез веками и губы ее сильно кривились. В тот вечер Эле поставили страшный диагноз…
Мою сестру положили в больницу и мучили всевозможными видами лечения два с половиной года. Эти два года были бешеной погоней родителей и родных за жизнь Элюши – за жизнь, которая быстрыми и верными шагами уходила, чтобы встретиться со смертью и поменяться с ней местами.
Химиотерапия, лучевая терапия, переливание крови и прочие процедуры, которым подвергали мою сестру, положительного результата не принесли. Ей привозили из далекой Алтайской деревни сок чистотела, приготовлен-ный по особому рецепту. Мама таскала Элю по различным «целительницам» и «магам» (тогда еще наша семья была неверующей), заставляла глотать горсти пестрых, еще до конца не изученных, но «вроде бы» противораковых табле-ток, отпаивала «заряженной и заговоренной» водой, растирала, пеленала, обливала… Бедная Эля стоически все выдерживала: на нее напала апатия и равнодушие ко всему.
Мне не верилось, что Эля может умереть – я не имела никакого представления о ее болезни, а термин «бело-кровие» ни о чем мне не говорил.
Эля изменилась. Когда я приходила в больницу, она слабо улыбалась мне и казалась очень усталой и худой. Глаза стали словно больше и серьезней. Эля капризничала, часто плакала, особенно сожалея о своих белокурых ло-конах (волосы пришлось сбрить – они выпадали прядями).
Я нехотя терпела Элины капризы, через силу с ней играла и почему-то считала, что болезнь ее не так уж опасна и что родители чересчур драматизируют и видят воображаемые тучи над любимой Элечкой.
Родители словно совсем забыли обо мне. Я поступила в педагогический институт и могла спокойно не ноче-вать дома – отец и мама не замечали моего отсутствия. Центром их жизни стала Эля.
Я стала редко бывать у нее в больнице и пользовалась неограниченной свободой. И лишь однажды, когда я под утро вернулась домой – в состоянии эйфории, меня встретил в коридоре осунувшийся отец и накричал по полной программе.
В его тираде речей доминировали фразы «девочка умирает» (это Эля), «бесстыжая девка» (это я), «довела до белого каления» («все» это родители) и прочее и прочее.
Я стала оправдываться, говорила какие-то ненужные, глупые слова, но отец презрительно посмотрев на меня ушел в комнату. В то утро я долго плакала от жалости к самой себе. К себе, а не к родителям или Элюше.
Через 2 месяца Элю выписали домой. Точнее не выписали, а мама сама ее забрала, сказав, что хочет, чтобы Эля умерла среди любящих родных людей, а не в казенной больничной палате.
Эля прожила дома еще 4 месяца…
Родители работали, я училась, бабушка тоже неважно себя чувствовала и все-таки мама добилась, чтобы Эля ни днем, ни ночью не оставалась одна – ни на минуту. Мы сменяли друг друга у постели Элечки, читали ей книги, играли и забавляли.
Я помню, мне это часто надоедало – серые, однообразные будни – лекции в институте, и потом бесконечные Элины раскраски, бумажные куклы, для которых я вырезала огромное количество одежды, мягкие игрушки – шашки и аппликации, и поделки из желудей и конструкторы и свадебное платье для Барби из кусочков тюля.
Элины анализы, как говорили мне родители, были плохими, но моя сестра вела себя дома очень активно.
Как-то ко мне зашла моя подруга и посмотрев на то, как я играю с Элей, авторитетно сказала, когда мы оста-лись наедине: «Да она здоровее нас с тобой. И в конце концов, ты же не сиделка!» Да, я не была сиделкой. Я была всего-навсего старшей сестрой, которая не хотела хоть немного помочь младшей – умирающей от жестокого недуга.
Я тосковала по своей компании, по шумным дискотекам, по уютным барам, по студенческим вечерам и всей душой рвалась туда, в то время, как у мамы «рвалось» сердце, глядя на Элю, которую сильно тошнило после химио-терапии.
Мама гладила ее по бритой голове и нежно целовала, пытаясь ласками облегчить приступы рвоты, а я сидела в своей комнате и жалела себя, потому что была очень брезгливой и не могла смотреть на Элю.
Я тяготилась общением с младшей сестрой и «психовала», когда мне надо было, в ущерб «общению с ком-панией», сидеть в комнате Эли и задыхаться от гнева и духоты (потому, что я любила свежий воздух, а Эля всегда просила закрыть форточку, т.к. боялась сквозняков).
За месяц перед смертью Элюше стало намного хуже: она больше молчала, плохо ела, не хотела играть и смотреть свои любимые «диснеевские» мультфильмы – у нее даже не хватало сил капризничать. Я была в ужасе от своих эгоистичных мыслей, плакала тихонько и пыталась всячески загладить свою вину: все свободное время прово-дила с Элей. Мы часто с ней играли – особенно сестре нравились мягкие игрушки.
Мне часто снились приключения мягкого динозаврика Веньки и полосатой кошки Снежинки, а еще пестрых зайчат, собачек, длинного зеленого ужика и прочих представителей игрушечного мира.
И все-таки… иногда у меня случались резкие приступы саможаления – мне было жаль сидеть в комнате сре-ди кукол и зверюшек и забавлять сестру, в то время как моя компания «отрывалась на классной дискотеке».
…В тот день – 10 января я вернулась из института злая на «всех и вся»: поскандалила с деканом и вообще дико устала и мечтала только об одном: отдохнуть, сесть на кресло, вытянуть свои бедные, натруженные ножки и послушать спокойную, расслабляющую музыку…
Дома была бабушка. Я пришла и бабушка тут же уехала домой.
Я поужинала и, домывая посуду, услышала, что сестра зовет меня. Я заглянула к ней в комнату. Эля сидела в кровати с кучей мягких игрушек.
«Ксеня, поиграешь со мной?» - она кивнула мне и заулыбалась. Эту улыбку я запомнила на всю жизнь… и сестру в халатике с сердечками, и с пестрой косынкой на голове (она очень страдала оттого, что пришлось побрить голову) и кучу разноцветных игрушек.
Я ответила, что поиграю и ушла в свою комнату… И там я почему-то легла, не раздеваясь, на свою кровать и с наслаждением закрыла глаза. Я устала, я хотела спать, мне надоело постоянно играть с Элей. Я тоже человек и тоже больна депрессией.
Сквозь наплывающий сон я слышала, что сестра звала меня…
Я с огромным трудом разлепила веки – надо было вставать. В соседней комнате лежала больная, одинокая Элюша с дорогими красивыми игрушками. Часы на моем столике показывали без десяти восемь.
«Через 10 минут с работы придет мама. Она поиграет с Элей. А я хочу спать» - сказала я себе и сладко за-снула. Кажется, сестра вновь позвала меня…
Я проспала до самого утра. А утром меня разбудил папа. Открыв глаза, первый взгляд я бросила на часы – пол восьмого! Опаздываю на лекцию!
И вдруг в тишине сонной комнаты раздался глухой, страшный папин голос: «Эля умерла…»
…Я долго натыкалась на разные вещи и мебель, ходя по комнате; обезумевшими глазами смотрела на пла-чущих родителей и родственников. И на пустую Элину кровать, с которой почему-то не убрали яркого, цветастого одеяла и груды игрушек... На полу, рядом с Элиными тапочками в виде розовых зайчат, валялся широко улыбаясь динозаврик Венька…
На тумбочке была мозаика, сидела Барби в свадебном платье, лежала книга «Алиса в стране чудес» и фанти-ки от конфет… Моя сестра не могла умереть! Нельзя! Невозможно! Маленькие голубоглазые девочки не должны умирать! Не должны!!!
Я не верила в Элину смерть, я не верила, что в синем гробу, в белой кружевной косынке лежит Элюша, плотно сжав бледные губы…
Элину смерть я приняла и поняла намного позже. И то, что я не выполнила ее последней просьбы – такой простой, такой несложной и прозаичной – поиграть!
Почему так получилось? Почему именно в тот вечер я не поиграла с ней, не сказала теплого слова, не поце-ловала?! Или это постоянное тяжелое чувство вины дано мне для того, чтобы я всю жизнь признавала себя виноватой перед всеми людьми?
…Тогда, после смерти Эли, мне было очень плохо. И никакие слезы и оправдания не приносили облегче-ния… «Но я же не телепат! Я не знала, что Элюша умрет именно в эту ночь! Были и другие дни, когда мне было пло-хо, но я вставала и шла к сестре…» – оправдывалась я перед куклой Барби, но слезы тоски невыносимо давили, и я понимала, что я – законченная эгоистка.
…Какое все-таки великое, прекрасное Таинство – Исповедь! Только она помогла мне выжить и не сломаться.
… В тот вечер я хотела покоя, отдыха. Помните реплику Старшего из сказки «Два брата» Шварца: «Оставь меня в покое!» Правда, у Шварца все заканчивается хорошо, как обычно бывает в сказках. А жизнь – не сказка, и часто слышу в ушах просьбу Эли «Поиграй со мной».
Поиграть я с ней не смогу уже никогда, как бы этого не хотела. И слава Богу, есть таинство Исповеди и Причастия, есть верующие друзья, есть надежда, есть люди, которым надо помочь есть и Крест для спасения. А ведь все Господь зачем-то дает. И я знаю, что Крест всегда дается по силам. Значит – я все вынесу с Божьей помощью.
7 октября 2001 года
Милосердие.
_________________
Подражай святой Марии Египетской в покаянии и самоисправлении
|
