Один день в Печорах
1.
Уже больше года, как я собираюсь в Печоры, поклониться Пресвятой Богородице и преподобному Корнилию. Да все никак. То одно, то другое. И жена повод находит, чтобы удержать меня дома, а главное, я знаю, во мне мало веры, мало молитвы, мало церковности. Будь по другому, меня бы не остановило ничто. Вот и в прошлом году, - взял у отца Леонида благословение. Ученые мы - знаем, как это оно, - без благословения ездить. Три года назад решил съездить на Валаам, с полдороги пришлось вернуться. Коленка заболела, распухла так, что еле брюки дома стянул. Но вот год назад, в Великий Пост подошел к отцу Леониду и говорю: "Благословите, батюшка в Псково-Печерский монастырь съездить" "Благословляю, - говорит, - "Езжайте, помолитесь там и обо мне грешном". Но тут Враг и ополчился, конечно. То ребенок болен, то на работе запарка, - короче не поехал. Съездил в Москву, в Донском, да в Сретенском за отца Леонида свечки поставил, и все. А по осени отец Леонид повесился. Нет, я грех на душу не беру, не велика я фигура, но знак недобрый. Поэтому, когда за неделю до поездки взял благословение у отца Иоанна, сказал жене на полном серьезе: "Ты, дорогая, можешь придумывать, что хочешь, а я все равно поеду, - не хочу, чтобы с отцом Иоанном что-нибудь приключилось". "Моя" смотрю закуксилась, закуксилась, да и согласилась.
За два дня до поездки начались искушения. Мигрень, а Бог сподобил меня пострадать от этой болезни, схватила меня не на шутку. Голова раскалывалась с утра до вечера. Дважды я отходил ко сну в привычной надежде, что утром я проснусь без боли. Но первое, что я ощущал, открыв поутру глаза, была все та же монотонная тупая боль в голове. Жена ныла, - "Ты меня не любишь! Ты меня бросаешь!", - выторговывала, то лаской, то упреком; то слезами, то угрозами удобный для нее срок моего отсутствия. В конце концов она выбила из меня все, что хотела: - "Сегодня ночью сядешь в поезд, день тебе на «всё - про всё», вечером - обратно". Скрепя сердце пришлось смириться, успокаивая себя тем, что еду в Печоры впервые, ничего не знаю, но быть может в следующий раз...
И вот уже сборы, жена напекла постных пирогов с картошкой и с вареньем, теперь - на вокзал. Здесь, буквально за десять минут до прибытия поезда, обрушилось новое испытание. Сильно закружилась голова, сердце, кажется, сейчас остановится, сжало горло - не чем дышать, хоть "скорую" вызывай, вместо монастыря. С безумным взглядом метнулся к аптечному киоску. Когда кажется, что смерть пришла, не усидишь на месте.
- Есть валерьянка или валидол? - спрашиваю.
- Вы что, не видите? У нас - учет, - поднимая на меня усталый взгляд говорит продавщица и снова продолжает пересчитывать какие-то склянки и пузырьки.
"Слава Тебе, Господи", - шепчу "про себя" отходя назад. Держась за стеночку, выбираюсь на перрон, шепча испытанную а таких случаях молитву: "Да будет все по воле святой Твоей, Господи; да будет все по воле Твоей святой!" Старец один наказал молиться так в минуты особых страхований, когда за жизнь свою опасаешься. Стало чуть легче, сердце забилось ровней, - вот и поезд подходит. Чистенькая проводница -полуэстонка пропускает меня в вагон. Сажусь на место, достаю водицы попить, откидываюсь назад на мягкую стенку купе. Вот и все! Ни головокружения, ни двухдневной головной боли, ни бешенного, с замиранием, сердцебиения! Все кончило, как будто и не было.
"Слава Тебе, Господи!" - на душе радостно и светло. Быстро убегают вдаль знакомые окрестности города. Все гуще становятся обступающие дорогу леса. Все больше снежные останца в ельниках. Думаю: "А видно ли дороги Иверский монастырь в Валдае, и если да, то успеем ли до темна?" Соседка по купе милая словоохотливая женщина средних лет делится со мной тяготами жизни в Эстонии. Да, нелегко сейчас повсюду.
Начинает темнеть. Становится понятно, что к Валдаю по-светлу не поспеем. Соседка ложится спать. Вот и свет погасили. Тихо, при свете ночника вычитываю вечерние молитвы. Ложусь, но не спится. Сказывается тот совершенно дурной распорядок дня, который я усвоил за последние пять-шесть лет. Начинаю думать. Хочу сосредоточится на том, что мне особенно мешает строить истинно христианскую жизнь. Внезапно приходит оригинальная мысль. Ценность ее именно в оригинальности, поскольку простые мои грехи, - лень, маловерие, гневливость, и подобное им лежат на поверхности, здесь удалось разглядеть, кое-что внутри. Это оказался пафос. Человек с навыками педагога, умеющий общаться с аудиторией, любитель споров и полемики, апологет и демагог, - такой вольно невольно становится носителем пафоса. Но это то и плохо. То что годится для митинга или демократической сходки, противопоказано христианскому благочестию. Пафос - это поза, пафос - это маска, пафос - это всегда театр, а значит даже в искреннем пафосе есть червоточина лжи. Пафос убивает кротость и простоту, которой взыскует мое сердце.
Действительно, как стать кротким? Не в раз и ответишь на этот вопрос. Понятно, что пафос необходимо изгонять из речи, из жизни. Поблагодарив Господа за ночное вразумление, я попытался заснуть, но лишь забылся часа на полтора.
2.
Когда я поднялся, поняв, что сон позади, поезд ехал мимо темных лесных полустанков. Мы приближались к Пскову. Перекрестившись, я открыл дорожный, карманного формата молитвослов, и тихо, едва шевеля губами, начал утреннее молитвенное правило. Паломничество - это особенное время для каждого верующего. Дома мое утро вместо молитвы начинается с того, что мой здоровенный пес Зёва подходит ко мне и тычет мне в лицо мохнатой слюнявой мордой. После того, как мне удается отпихнуть его, он пускает в ход лапы. "Сволочь!» - шипя, чтобы не разбудить домочадцев, ругаюсь я, потирая саднящий расцарапанный бок, - "Отрастил когти, как у орла!" Понятно, что дальше сна уже не будет. Впрыгиваю "на автопилоте" в треники, беру поводок, сигареты и отправляюсь на выгул четвероногого друга. Мой друг-священник для такого случая советует читать Иисусову молитву. И совет хорош, да только пока я с Зёвой по помойкам шастаю, мозги у меня еще затянуты сонным туманом, тем самым , с которым я должен совладать еще в постели. Поэтому настроится на молитву сразу и не получается.
Здесь, в поезде, который с каждым оставленным в ночи полустанком приближается к заветной святыне, все не так. В полумраке ночного вагона молитва идет легко и задушевно. Ничто не отвлекает сердце от покаянной беседы с Богом. Но, вот позади уже остались и Псков, и Изборск. Чистенькая, слегка заспанная проводница будит пассажиров. Сейчас будут Печоры - последняя российская станция на маршруте поезда. Я сойду, сойдет еще кто-нибудь, а оставшиеся будут проходить таможенный досмотр.
На улице темень. Без четверти пять. Станция стоит посреди густого соснового леса. Где город? Где монастырь? Со всего поезда сошло два или три человека, и те в одно мгновение исчезли, растворились во тьме. Спрашиваю у водителя "Жигулей", который грустно-выжидательно смотрит в мою сторону:
-Как добраться до монастыря?
Он указывает рукой в лесную тьму и говорит:
- Все время по этой дороге. Как попадете в город там уж спросите еще у кого-нибудь.
- А далеко идти-то?
- Километра три - значительно сообщает он. - Может подвезти?
Какое-то мгновение молчу. Хорошая погода. По-весеннему тепло. На еще достаточно темном небе таят звезды. Из леса доносятся голоса пробудившихся птиц. Думаю о том, что раньше народ ходил пешком до самого Иерусалима.
- Нет, милый, - говорю, - пройдусь пешком, подышу воздухом. Да и не ко времени приедем иначе. Больно уж рано.
Мокрая от недавних дождей грунтовка медленно поднимается через лес. Сразу становится темней. Чтобы не перемазаться схожу на едва уловимую обочину. Минут через пять мимо проезжает знакомый "Жигуленок". Так и недождавшись пассажиров, водитель направляется в город. Шум его автомобиля быстро затихает за поворотом дороги и я остаюсь один. В свете быстро наступающего утра звонко поют птицы, все отчетливее виден лес. В Печоры весна приходит раньше, чем к нам. От снега нет и следа. Лес светлый и чистый. Ясно чувствую смолистый сосновый дух.
- Здесь медведей не встретишь - мелькает в голове, и почему-то вспоминаются пеновские чащобы. Дорога выныривает из леса и сразу попадает на освещенную яркой зарей развилку. Направо - в Эстонию, налево - в Россию, прямо - в Печоры, но километраж нигде не указан. Вспоминается деревенская прибаутка о том, что у каждой местности своя верста. Где народ терпеливый там и километр длиннее, шагают люди не ропщут на длину пути, а где нет там и километры короче. Длинные ли километры у печерского водителя? Впереди показались первые городские постройки, и я думаю что для измерения расстояния мой недавний собеседник использовал не личные ощущения, а все-таки спидометр автомобиля. На дороге в этот ранний час пустынно. Из-за далеких, изрытых оврагами холмов пробиваются первые лучики солнца. Дорога спускается к небольшой, но бурливой речке. Рыба здесь должно быть другая, чем у нас. Наверное сиги, да хариусы, да форель со снетками. Мимо проезжает рейсовый автобус, но в нем темно и он идет из ниоткуда, везет никого, и идет в никуда. От реки дорога поднимается вверх. Начинается собственно город с многоэтажками, которые чем ближе к центру, тем ниже. Слева, за небольшим треугольным сквером видна кирха ( а может быть костел?). Вид у нее не больно ухоженный, видно протестантов в Печерах не много. По совету ранней дворничихи, поворачиваю от старинных торговых рядов налево и сразу за ними вижу две посадские церкви, блестящие на солнцем крестами и куполами. По иконам над вратами церквей узнаю, что храмы построены в честь Сорока мучеников и великомученицы Варвары. Рядом примостилась часовенка во имя святого благоверного князя Александра Невского. За ними короткая аллея и монастырские врата. Поклонившись святым церквам направляюсь к монастырю.
Солнце уже поднялось. Несколько минут седьмого. Иду не спеша. В рюкзаке лежит фотоаппарат. Нужно узнать, где взять благословение на фотосъемку. Оказывается все решено просто. Сразу за вратами небольшая будочка, в которой сидит вратарник, монашек, у которого это самое благословение можно получить. Неподалеку большое объявление, предупреждающее о том, что монахов фотографировать запрещено, а также запрещена фотосъемка внутри храмов. Подхожу к будочке. Молодой монашек подает мне бирку на веревочке. На ней нарисован фотоаппарат - это и есть благословение. Предлагает пожертвовать на монастырь. Бросаю в "кружку" десятку. Спрашиваю в каком из храмов идет богослужение.
- В Сретенском. - отвечает он. - Отсюда налево через Никольскую Башню, далее Кровным Путем, а там увидите слева храм, в котором свет горит за Звоницей.
Поблагодарив вратарника я иду по указанному маршруту. Под громадой Никольской Башни, в которой расположен храм во имя Святого Угодника, вступаю на булыжную мостовую, по середине которой виден небольшой желобок - Кровный Путь. По этому пути царь Иоанн Грозный нес на руках только что убитого им в запальчивости преподобного Корнилия. Невольно останавливаюсь перед открывшейся мне панорамой святой обители. Звонкое прозрачное утро. Сквозь паутину, еще неодетых листвою ветвей открывается панорама обширного оврага, заполненного храмами и кельями монастыря. Немного пахнет ладаном, сквозь пение птиц пробивается далекое пение монастырского хора. Неземной покой, небесные селения отраженные на плоскость бренного мира.
- Я думал, такого не бывает - одними губами шепчу я. И уже быстрей направляюсь вниз, к храму, где служат Предвечному Богу.
3.
Обширный храм в честь Сретения Господня был почти полон. Свободных мест не было, однако молящиеся стояли не тесно. Певчие располагались на хорах, во втором ярусе. Там же были и чтецы. Внизу из братии были лишь служащее священство, иеродиаконы, да одинокий схимник молился на солее перед иконой Божией Матери. Служили Полунощницу и Великопостные часы. Во время чтения псалмов и еще в какие-то известные опытным богомольцам моменты молящиеся садились на принесенные заранее складные табуреточки, причем делали это и молодые тоже. Но вот начиналась ектения, Евангелие, Апостол, или другой момент, требующий сугубого внимания или поклонов. Сидящие сразу вставали с тем, чтобы исполнить уставные требования. Другие, кто без табуреток, стояли всю службу.
К концу богослужения я заметно устал. Сказывалась бессонная ночь, а может правы те, кто говорит, что если молиться тяжело, значит по нашим грехам Ангел-хранитель от нас отошел. Когда закончили обедницу, я вышел усталый, но довольный тем, что потерпел неудобства. Часы перевалили уже за отметку 11. Достав фотоаппарат я сделал несколько фотографий, и решил выйти за ограду монастыря. Хотелось перекусить, да и чего греха таить, покурить немного. Неподалеку от монастырских ворот расположилась иконная лавка, где я купил несколько книжек с видами обители. Выйдя за ограду я обнаружил целую шеренгу мужчин и женщин, просящих подаяние. Раздав им мелочь, и отметив про себя что местные нищие не ранние пташки, я пошел вдоль улицы, шедшей параллельно монастырской стене в попытке найти тихое и укромное место. Когда стена резко повернула налево, мне показалось, что я нашел то, что надо. Передо мной был глубокий овраг, поросший деревьями, внизу звонко журчал ручей, уходящий под монастырскую стену. Высокая, не менее десятка метров стена отбрасывала уютную тень, а вниз по траве круто сбегала тропинка. Не обращая внимания не пестро разбросанный повсюду бытовой мусор, я быстро спустился вниз. Спустившись, я к сожалению обнаружил ужасный фекальный запах, исходящий от ручья. В задумчивости я опустился на древний, сырой, немного мшистый валун. Трудно объяснить, зачем, почему город пустил неочищенную канализацию под монастырь? Ведь именно монастырю Печоры обязаны своей жизнью и процветанием. Городок возник, как монастырская слобода и долгое время существовал благодаря святой обители и приходящим на поклон богомольцам. Понятно, что коммунисты, люто ненавидевшие Бога и Церковь, были готовы на любую мерзость, по отношению к монастырю. Думаю, что другие печерские ручьи чище этого. Однако, потравить монахов фекалиями не удалось. В монастыре нет даже следов зловония, ручей течет в трубе под землей, а для питья монахи и паломники используют святой источник, дающий вкусную и целебную воду.
Перекусив жениными пирожками с холодным чаем, я отправился обратно, в монастырь. Еще раз читая большие и маленькие объявления, висевшие вблизи ворот, я обратил внимание на два весьма существенных. "Вниманию посетителей ! Ежедневно с 11 до 17 часов в Сретенском храме монастыря можно побеседовать с духовником." Удивительно! Глядя на эту надпись в моей голове всплывали картины долгого, затягивающегося порой на целые недели, ожидания встречи с духовниками наших знаменитых монастырей - Оптиной, Зосимовой пустынь, Черниговского скита. Теперь порой неопытный богомолец не знает, где этого духовника сыскать. А здесь - просто удивительная забота о простых мирянах.
Второе объявление гласило: «Сегодня в Сретенском храме состоится Соборование. Начало в 17 часов." Оба объявления связались у меня в одну цепочку. Книги о церковном благочестии рекомендуют особую подготовку к соборованию. Необходимо помимо обычного во время Великого Поста говения, накануне исповедаться и причаститься, чтобы соборование наряду с исцелением телесных немощей принесло душе очищение от грехов, по слабости памяти не упомянутых при исповеди. Я, накануне отъезда не исповедывался и не причащался. Однако по практике установившейся в Церкви в наше время соборование назначают исключительно на вечерние службы в четверг, то есть в тот день, когда Литургии не бывает, поэтому вряд ли кто-нибудь придет на соборование причащенным. Но я счел свои рассуждения проявлением самомнения и решил, что при встрече с духовником, обязательно спрошу благословения собороваться.
Предавшись подобным мыслям, я не спеша шел вдоль Кровного Пути по направлению к Сретенскому храму. Не доходя до места около пятидесяти шагов, я увидел группу солдат в сопровождении офицера, заходящих в дверь под овальным сводом, вдоль которого протянулась узорчатая надпись "Богом зданные пещеры". Я устремился следом.
Ребят было семь или восемь, а с ними очень серьезный молодой офицер. Пожилая монахиня рассказывала им о пещерах. Говорила она неровно и сбивчиво, часто перепрыгивая с одной мысли на другую. В конце концов, догадавшись, что перед ней не очень то верующие люди, она полностью переключилась на рассказ о Боге и его Сыне, Иисусе Христе, о скорой кончине мира, и о том как она любит Бога, и какое ей на старости от этого утешение. Мне было немножко жаль ее и слушателей ( в том числе и себя). Она, маленькая и старенькая, не изучавшая ни гомилетики, ни педагогике, вразумляла здоровых жлобов. Она несла нелегкое, но радостное для нее послушание. И будь перед ней целый коллоквиум академиков, она не робея вела бы свой трогательный, но путанный рассказ. Глаза ее лучились сказочной добротой и радостью, и ни один не посмел изобразить на лице скуку. Она провела нас к могилам преподобных, лежащих неподалеку от входа. Преподобные лежали в каменных гробах, над которыми промчались столетия, и каждый из них был близок старой монахине, как родной и живой человек. Солдаты пожертвовали мелочь и каждый получил по "копеечной" свечке. Скоро все эти свечи были поставлены во спасение усопших "отцев и братии". Я отдал пятерку, - хотелось порадовать добрую старушку. Она подала мне большую жмень свечей, хотя я пытался сопротивляться, говоря, что деньги даны, как пожертвование на обитель. Сопротивлялся я не долго, поскольку мы, миряне не должны привносить своё разумение в монастырские порядки. Так получилось, что в этот момент мы остались одни и старушка сказала мне:
-Вы можете еще застать панихиду, в пещере. Возьмите свечечку, и ступайте, - она указала в сторону низкого, не выше двух метров и такой же ширины темного прохода, уходящего в глубь горы.
Сердце мое забилось радостно. Я и не думал, что доступ к пещерам будет так легок. Пожелав матушке-инокине Ангела-Хранителя, я пошел в темноту.
4.
В пещере темно, прохладно и заметно сыро, хотя никаких следов воды нет. Просто неподвижный воздух, содержит больше влаги, чем снаружи. Ходы, выкопанные в мягком чреве горы, длинней, чем я мог предположить. Поэтому свет маленьких свечек, расположенных через двадцать ( примерно ) шагов быстро слабеет и я оказываюсь перед плотной темнотой. Где-то здесь поворот. Вот он. Отсюда направо - старое братское кладбище, туда ходить запрещено. Сворачиваю налево. Далеко впереди высвечивается пространство. Там никого нет. Видимо здесь расположен Мироточивый Крест, о котором говорила пожилая инокиня у входа. Широкими шагами устремляюсь вперед и внезапно с большой силой налетаю головой на потолок. "Слава тебе, Господи," - шепчу я, -"Во смирение и на долгую память". Не доходя метров пятнадцати до Креста, обнаруживаю поворот направо. За поворотом человек десять богомольцев в сопровождении иеромонаха. Панихида приближается к концу. По- маловерию иду сперва к Кресту ( а вдруг, после панихиды не успею?). "Упокой души усопших рабов Твоих..." доносится из-за спины. Подхожу к Кресту, делаю два земных поклона и прикладываюсь ко святыне. Крест липкий, сладковатый и благоуханный. Он мироточит весь. "Слава Тебе, Господи, слава Тебе... Кресту Твоему покланяемся, Владыко..." - шепчет счастливое сердце. Теперь возвращаюсь, туда где звучат последние печальные слова панихиды. Наконец служба закончилась и пришедшие в пещеры миряне начали прикладываться к иконам и ... общаться с почившими старцами.
Здесь в пещерах хоронят так. В стене пещеры выкапывается глубокая ниша, такая чтобы поместился гроб, иногда два . После того как все готово, гроб с телом умершего помещается в нишу, а вход в нее закрывается. На память в стену вмуровывается табличка, сообщающая, необходимый минимум сведений о покойном. Я сразу заметил что некоторые захоронения снабжены специальными отверстиями, через которые паломники могут сунуть руку во внутреннее пространство, дотронутся до гроба с прахом почитаемого старца рукой, при этом молясь, или обращаясь к нему с просьбой. Мне показывают склеп одного из недавно почивших старцев.
- Старец Симеон, последний из старцев старого Валаамского монастыря. К преподобному Симеону подходят многие, потом отходят со слезами на глазах или с блаженной улыбкой на лице. Я тоже подошел, просунул руку в отверстие, ведущее ко гробу. Прикосновение к Вечности. Неожиданно теплый гроб. Ощущение того, что тебя слышат. "Где ты, отче? В раю? Слышишь ли пение ангельское?" - проносится в моей голове.
- Отче Симеоне, помолись Богу о мне, подать мне ко спасению потребное, здоровье и благоденствие мне и близким моим, простить прегрешения наши вольные и невольные. Господь знает, что нам нужно, попроси Его лишь о том, чтобы дал нам по милости Своей, а не по гневу Своему, - страшно мне принимать горькое лекарство, - тяжело вздыхаю я, крещюсь, целую табличку с именем старца, и отхожу. Старец "молчит". Сколько раз я слышал это молчание внутри себя, отходя от чудотворных икон, от цельбоносных мощей. Мудрость святых особая, надмирная. То ли видят они наше маловерие(сказано ведь Спасителем: "По вере вашей дано вам"), то ли ощущают теплохладность, губительную для сердца богомольца, то ли Промысел Божий избрал нам другую участь? "Держи ум во аде и не отчаивайся!" ...не отчаивайся! Стучите и откроют. Все понимает мудрый старец. Гроб его теплый, как будто живой. Я приду к нему еще. До новой встречи, отче! Моли Бога о нас!
С этими мыслями я выхожу (уже пригнувшись) из пещер. Скоро моя душа попросится туда обратно. Захочется служить панихиду. Молиться...и петь...и плакать.
5.
Четверть первого. Вход в Сретенский храм неподалеку. Захожу, кладу в угол рюкзачок, спрашиваю у монаха на свечном ящике, как поговорить с духовником. Тот указывает на седовласого, могучей комплекций монаха, сидящего в глубине Храма на скамеечке у левого клироса. Приложившись к большим потемневшим иконам, убранным под стекло, направляюсь к батюшке. Стесняясь и робея, прошу о возможности побеседовать с ним. Он радостно соглашается. Видимо, сегодня у него не много работы.
Сколько раз мысленно я репетировал такую беседу, и вновь робею перед священником. Что спросить? Что нужно строго блюсти церковные правила? Что нужно поститься? Что нужно терпеть тяготы брака, - поскольку венчаны, и теперь я тружусь на ниве спасения за всю семью? Что нужно воспитывать детей в духе христианского благочестия? Все это я знаю. Так что же? Какой-то особый спросить совет? Но как? Начинаю из далека, со спорного, казалось бы вопроса. Дело в том, что среди моих знакомых - масса непросвещенных в вопросах веры людей. Наряду с теми, кто не связывает себя с православием, есть и такие, которые делают первые шаги, исповедуя Православную Веру. Естественно, в подобных случаях они задают мне массу вопросов. Правильнее бы было их послать к священнику того храма, прихожанами которого они являются. Но это удобно для человека воцерковленного, или такого, как я, понимающего смысл и цели воцерковления, стремящегося, хотя бы и без особого успеха к нему. Для моих же подопечных приходится объяснять такие азы, как необходимость регулярного посещения храма, участия в таинствах Исповеди и Причащения, важность общественного богослужения. Много существует, конечно, книг на церковные темы, но приобщение к живому человеческому опыту для новоначального просто необходимо. И вот тут я встретил проблему. Сам я по образу жизни, весьма далек от образца благочестивого христианина, мне бы самому наставника, да по строже, а "чадам" своим вынужден давать наставления о правилах, в которых сам не преуспел. Апостолы учили, что тех, кто сам не преуспел в том, чему учит, надо изгонять, как лжеучителей. Вот и возник вопрос, смею ли я учить Истине, не будучи "в ней", или только тому что сам уже освоил (до слез мало), или вообще отказаться от каких либо объяснений вопрошающим?
Батюшка, ни мало не сомневаясь сказал, что если спрашивают, нужно отвечать "как следует, а не как освоил".
- Все мы далеки от совершенства, и что же нам теперь, не проповедовать о Всесовершенном Боге? - логично поставил вопрос батюшка.
Вопросы у меня были еще, довольно личного характера. Смущало то, что есть такие прегрешения, что назвать их на исповеди очень трудно, легче "сквозь землю провалиться". И тут батюшка пространно рассказал о своей практике, в качестве приходского священника в одном из больших университетских городов. Лишь сейчас я понимаю, что он демонстрировал пример того, как не стыдясь надо гласно обличать грех. Он говорил с какими грехами приходили к нему люди. Мое лицо заливала краска стыда, только от именования подобных грехов. Я чувствовал, как в душе поднимается, гнев и брезгливость, - люди приходили к священнику из самой глубины падения, из такого жуткого изврата, что пред ним меркнут Содом и Гоморра. И священник принимал каждого кающегося, и каждого, в ком видел решимость покончить с грехом, причащал Святых Тайн.
Мое умиленно-радужное настроение сдуло, как ветром. Я недоумевал : как это возможно? Подобного рода людей на публично сечь на площадях, беспощадно гноить в тюрьмах, отрубать руки и пожизненно лишать всяческих прав. Я не как не мог принять, что милость Господня направлена к каждому и меры у этой милости нет.
- Дерзай - говорил мне Христос словами мудрого пастыря, - борись с грехом, а если оступишься, Я помогу. Не бойся, Я с тобой. Не устыдись Меня. Покаяние очищает всякую душу.
И я понял, что я не прав. Я понял, что осудил очищенных и потому безгрешных. И что судить не по силам человеку. "Не судите", - сказал Господь. "Прощайте" - сказал Он. Как нам легко судится, и как нелегко прощается. Но другого пути, кроме этого, "узкого", к Господу нет.
Я поинтересовался, именем батюшки. Он с сомнением спросил зачем это мне? Я что-то сказал по поводу того, что помяну его в молитве при случае.
- Архимандрит Роман, - сказал он.
Мы поговорили еще минут пять, и он пригласил меня поесть в монастырской трапезной, если благословит отец-наместник. Затем он благословил меня и мы расстались.
6.
Я вышел из храма и пошел ко входу в трапезную. У входа - маленькая будочка, этакие врата во внутренний мир монастыря. Через них можно попасть в кельи, мастерские, в другие места монашеского послушания, а так же к отцу-наместнику. Настоятельский корпус расположен отдельно, в другой части обители. Надо сказать, что я испытывал изрядное волнение. Слишком все хорошо получалось сегодня, богослужение, святые пещеры, задушевная беседа с духовником. И вот теперь передо мной вставала картина монастырской трапезы, такая, какой рисует ее, основанное на прочитанных книгах, воображение. Тишина, прерываемая лишь чтением жития святого, память которого отмечается сегодня. Сосредоточенное вкушение пищи. Благородное постничество. Чувство единения с братством. Это не наше домашнее мирское, с непременным разговором застолье. (И ведь, как ни странно, именно за столом наши мирские беседы становятся особенно задушевными.)
Седой вратарник объяснил, что отец-наместник не принимает по болезни и я, ко стыду, вздохнул с облегчением. Слишком щедро я получал благодать сегодня. Знай меру! Я не спеша направился к выходу. Нужно было найти какую-нибудь столовую, желательно с постными блюдами в меню. В двух кварталах я нашел маленький бар, в котором сидело с полдюжины посетителей. Продавщица в первую же минуту поняла, что я паломник, и к моей вящей радости сказала, что поджарит мне картошечки на постном масле, даст салат из огурчиков и чай. Порции оказались крохотные, но я решил, что это для моей же пользы.
Спешить было некуда, хотя прохлаждаться - никакого смысла. Ведь времени мне отпущено лишь до вечера. Поэтому, не спеша я двинулся в сторону монастыря. Внизу, около святого источника я обратил внимание на двух женщин. Одна из них дожидалась приема у настоятеля. Она была из местных, из деревни, что в десяти километрах от Печор. В монастырь ходила с детства, а теперь пришла за помощью. Муж зарплату не получает уже три месяца, в доме не осталось ни крошки. Дети голодные. Может быть монастырь выручит. Я достаю из кармана пятьдесят тысяч. Протягиваю ей.
- Я вам предлагаю вот эти деньги, - смущенно говорю ей. - У меня больше нету... Осталось лишь на дорогу домой. Если не побрезгуете...
Я вижу, что она не попрошайка, таким людям трудно принимать подаяние. На какое-то мгновение в ее глазах отражается внутренняя борьба. Но мысли о голодных детях берут верх.
- Нет, я не побрезгую. Спасибо. - произносит она.
Потом поговорили о детях. Пойдут ли за нами, к Иисусу Христу, или со "сникерсами" и "кока-колой" променяют Церковь на Уолта Диснея и Голливуд? Уверенности нет ни у нее, ни у меня. Жалуюсь, что жена не может рожать, родила одного и все.
- Почему? - интересуется она.
- Порок сердца, - говорю.
- Ну и что, - говорит она, -у меня тоже порок сердца, а родила четверых!
После она рассказывает о монастыре. О том, что там (показывает она рукой) стояла настоятельская карета, подаренная императрицей Анной Иоановной. А недавно ее забрали в Питер, в каретный музей.
"Интересно, - думаю я, - Анна Иоанновна для меня всегда была недругом Церкви, особенно монастырей". Вспоминаю Бирона, Феофана Прокоповича, других злодеев той эпохи. А тут такая милость! Хотя она до российской короны была курляндской принцессой, жила в Прибалтике, может и полюбилась ей соседняя с ее владениями обитель?
Разговор переходит к пещерам. Вступает в разговор вторая, более пожилая женщина, . Она стала свидетельницей чуда. При ней в монастырь приезжала женщина из Киева.
- Там женщина впала в тяжелый грех, - рассказала нам собеседница, - занялась оккультизмом. За это Господь попустил на нее тяжелую душевную болезнь. Коллеги-экстрасенсы были бессильны. Прогнозы врачей становились все более угрожающими. И тогда мать привезла ее в Псков. Ездили к старцу, отцу Николаю на остров Залит. Прозорливый батюшка как увидел их, так и замахал руками. "Проповедуешь? Так иди и проповедуй?" - сказал и затворил перед ними дверь. Старец разгадал в пришедшей распространительницу оккультных лжеучений. Тогда и привезли женщину сюда, в пещеры, к схиархимандриту Симеону, последнему валаамскому старцу. Больная просунула к старцу руки, взялась за гроб, и как закричит: "Ой, отче Симеоне! Отпусти меня, грешную! Отпусти!" Кричит, а рук оторвать от гроба не может. Богомольцы пытались ее освободить, тянули что есть сил, а никак. Позвали тогда отца Нафанаила, он панихиду старцу отслужил, а потом бедняжку стал отчитывать. Как бесы ее отпустили, так Симеон высвободил ее на волю. Уж как она плакала, да как старца Симеона благодарила. Тут и болезнь ее прошла.
Мы подивились этому чуду, и поблагодарили Господа, что не оставляет без помощи приходящих к нему. Кто-нибудь из людей чуждых Церкви подумает, что вот еще одна выдумка. Для нас христиан, такая фраза абсурдна. Вера - это всегда очень серьезно. Это серьезней любой науки, ибо это - общение с Творцом всякой твари, с Тем, Кто больше квантовой механики и теории относительность, с Тем, Кто есть сама Жизнь, с Тем, Кто больше вечности и Кто источник спасения и бессмертия. Мы не хотим, мы не можем верить сказкам, нам это просто непозволительно, - слишком серьезна и велика задача нашей веры. Поэтому каждый свидетель Истины, ответственен и горд, -и для него бессмысленна любая ложь или выдумка. Иначе, что есть его вера? Верующий, более любого атеиста, стремится к правде. И именно поэтому он доверяет другому верующему, и тем самым верит.
В разговор снова включается молодая.
- А вы, - спрашивает она меня, - на "Святой Горке" не были? Там есть место где любил молиться преподобный Корнилий. Очень благодатное.
Она обращает мое внимание на узенькую крутую лесенку, такую неприметную, что я не обращал поначалу на нее внимания. Вход на лесенку закрыт. Висит надпись "Проход запрещен". Около таблички - два молодых насельника. Водят на Святую Горку экскурсии печерского музея. Подхожу к ним. Можно ли пройти, посмотреть. Старая история - нет благословения. Будет экскурсия, их пустим. Настоятель благословил только экскурсии.
Подхожу к Успенскому собору. Табличка - "идет уборка". Спрашиваю, можно ли пройти приложиться к чудотворной иконе Успения Богородицы. Нет благословения. "А когда будет можно?" -"Будет вечернее богослужение, - тогда приходите". "Понимаете, -говорю, - Я вечером буду собороваться, а потом - сразу на поезд. Я, ведь, здесь сегодня на один день..." - Нет благословения, - вот будет экскурсия, - их другое дело.
Куда потратить драгоценное время? Вспоминаю благодать пещерного кладбища. Направляюсь к пещерам. Может добрая старушка-монахиня пустит смиренного паломника? Старушка смотрит на меня странным, отрешенным взглядом. Панихиду в пещерах уже отслужили, а пускать "так", - нет благословения. Старушка даже не улыбается, она и не грустит. Завтра будет панихида и она снова радушно встретит богомольцев. А сейчас - она скорее страж покоя почивших старцев, чем радушная хозяйка.
Выхожу на воздух. Монастырь опустел. Тишина. Ощущение того, что я, одиноко стоящий посреди монастырской площади, - инородное тело. Идут атеисты-экскурсанты. Два монашка уводят их на Святую Горку. Расскажут про любимое место преподобного Корнилия. Экскурсия возвращается и направляется в Собор. Там другой монах покажет им икону Успения и раку Преподобного. Затем атеисты нестройной толпой отправляются к пещерам. Вглубь, к Кресту их не пропустят. Но примут по-доброму, как утренних солдат. Вообще, монастырь существует, в первую очередь, для монахов. Это - место спасения. Мы, миряне, - совокупное послушание монастыря, источник дохода, источник братии. Собственно, наверное, так и должно быть. Вспомним, что устав преп. Пахомия, основателя первых общежительных монастырей, вообще не предполагал посещения мирянами территории монастыря.
Вдруг мелькает отчаянная мысль: "Интересно, сколько стоит экскурсия? Денег-то, наверное хватит!", - но я отметаю ее. Не экскурсант я. Я - паломник и должен быть таковым до конца.
Захожу к отцу Роману в Сретенский храм. Он все еще здесь. Спрашиваю, как поступить: собороваться и не попасть к главным святыням монастыря, или сходить на вечернюю службу, приложиться к святыням?
- А ты разве сможешь собороваться в этом году еще где-нибудь? - спрашивает он.
Следующая неделя - Страстная. Соборований больше не будет.
- Нет, - отвечаю я, - больше нигде не смогу.
- Так вот и соборуйся, - говорит отец Роман, - а святыни от тебя никуда не денутся. Приедешь еще раз, даст Бог и не единожды.
Получаю благословение, выхожу из храма. До пяти чуть более часа. Иду к выходу из обители. Покурить, да поесть на скамейке пирогов. На скамейке недалеко от входа в монастырь сидят две женщины. Судя по разговору - местные. Говорят о чем-то домашнем, мысли их не как у паломников - у нашего брата они все время возвращаются к монастырю и к Богу. Спрашиваю, кто они? Оказывается вольнонаемные работницы. Работают на кухне. Я раньше думал, что там тоже монахи. Выясняется, что нет. То ли молодых послушников мало в такой прославленной обители, то ли монастырь действительно богат. Женщины ждут чего-то, но не дождавшись уходят. Пора и мне. Через четверть часа начнется таинство елеосвящения. Будут соборовать народ.
7.
Пришел в храм до звона. Народу не много, но становится, все больше и больше. Минут за пять до пяти в сопровождении нескольких послушников и иеромонахов появляется высокий, благородного вида инок, с орлиным носом, и таким же пронзительно-острым взглядом. В глазах непоколебимая уверенность и власть. Дорогая мантия, чернее вороного крыла, сверкает, как шелк. Он ищет взглядом того, кто выполнит приказ.
- Ты, - произносит он, указывая на молодого человека рядом со мной, но тут различает, что тот - убогий, у него безумие, хотя тихое и кроткое.
- А! - с досадой махает монах рукой, - Лучше ты! - и указывает на меня. - вторые створки на дверях надо открыть.
Я радостно бросаюсь исполнять свое первое в жизни монастырское послушание. Крюки сидят очень туго, но я радуюсь своей молодецкой силушке и легко сдергиваю их. Теперь будет свежее. храм заполнен полностью. Слышу, как кто-то из монахов, объясняет какой-то женщине, что дважды в течение поста собороваться нельзя.
- Вы что не верите в силу Божией благодати? Не верите в промысел Божий? Если исцеления не произошло, значит Господь назначил потерпеть вам, для вашей же пользы. Женщина пробирается сквозь плотную толпу к выходу из храма. Я интересуюсь, кто был тот властный, строгого вида монах? " Это сам настоятель, отец Тихон!" - отвечают мне знатоки. Началось богослужение. Архимандрит Тихон начал его с проповеди.
Проповедь получилась продолжительной, но воспринималась легко, поскольку была весьма конкретна. Главная мысль ее выражалась в том, что духовный рост человека можно условно разделить на три стадии. Первая, - это знакомство человека с Божественным. Первые возбуждающие прикосновения Божией благодати, эйфория, испытываемая новоначальными. Вторая стадия - нелегкие, довольно безрадостные будни, полные труда на ниве духовной, непрерывной борьбы с грехом. Часто этот период затягивается на огромный по масштабам жизни срок. Эйфории, окрыленности здесь уже нет. Многим подобное состояние кажется гнетущим, подступают тоска и уныние. Здесь важно претерпеть. Не поддаваться обманчивому ощущению ослабления благодати. Третья стадия - период совершенства, который характеризуется ощущением возвращения благодатных даров, но не в виде чувственных переживаний, а особого духовного утешения, ибо одним из свойств совершенства является бесстрастие. Этот период наступает по прошествию многих лет, иногда перед самой смертью.
Я уже привык к монастырским иеродиаконам с их необычно высокими и звонкими голосами. В миру диаконов подбирают напротив, побасистей. Четверо диаконов по очереди произносили ектении, двенадцать священников читали Евангелия. Среди служащих я узнал архимандрита Романа и архимандрита Нафанаила. Маленький, худенький, слегка сгорбленный архимандрит Нафанаил, несмотря на заметную хромоту, быстро перемещался из одного конца храма в другой. Служба могла бы пройти и быстрей, если бы не огромное количество пришедших ко святому таинству мирян. Обойдя всех собравшихся, священнический собор постепенно собирался к середине храма, где снова вычитывались ектении, Апостол, Евангелие и положенные молитвы, за тем помазание Св. Елеем продолжалось.
Неподалеку от меня стояла женщина средних лет в зимнем, не по погоде пальто. Бледное болезненное изможденное лицо, красные от слез и бессонных ночей, с ярким экзальтированным блеском, глаза. Я бы не обратил на нее внимания, если бы она внезапно не закричала:" Отец Тихон! Вы обязаны меня принять!" Она требовала приема, чтобы обратить внимание на болезнь горячо любимых ею старцев. В ее призыве было что-то апокалипсическое. Мир находился под угрозой. "Если они умрут, мы все погибнем!" Я вспомнил, как тяжело переживали наши "матушки" расставание с любимым настоятелем, когда его рукоположили в епископы и он отбывал к месту своего нового служения. Были слезы, но пожалуй такого, не было. Поняв, что через толпу ей до настоятеля не добраться, она осталась на месте и полностью обратилась к молитве. При каждом молитвенном возглашении, включающем просьбы о "подании здравия и исцеления", она громогласно вычитывала имена "болящих архимандрита Иоанна Крестьянкина, игумена Адриана и архимандрита Досифея". Неизвестная женщина, забыв про себя, "заочно" соборовала болящих духовников.
Служба шла более трех часов. Гудели натруженные в течении этого длинного, прожитого на одном дыхании, дня ноги. Однако под конец появилось чувство необъяснимой радости и покоя. Отец-настоятель объявил, что соборовавшиеся завтра могут получить освященное масло у монаха, несущего послушание "на свечном ящике". Это не относящееся ко мне слово "завтра" не тронуло меня. Душу заполняла тихая радость. Я вышел из храма. День угасал, теряя пестроту красок. Надмирно горят купола монастырских церквей. Мне показалось, что монастырь, такой неземной и чуть-чуть отрешенный, принял меня и я в него вошел. Я перешагнул ту грань, что отделяет его от суеты. Я понял его умом и сердцем.
8.
Спешу к Успенскому Собору. Братия заканчивает службу. Какое счастье. Матерь Божия и преподобный Корнилий благоволили меня принять.
Собор построен в 70-е годы XV-го века. Он выкопан в Святой Горке в самом начале существования монастыря. Гора довольно рыхлая. Здесь нет скальных пород, поэтому нет и широких просторов, подобных тем, что мы видим в больших городских церквях. Большие колонны-стены поддерживают нависающий козырек горы. Служба только что закончилась и монах тушит свечи. У меня не более пяти минут. Мельком взглянув в сторону великолепного резного иконостаса, я отправляюсь искать чудотворную икону Успения Божией Матери и раку Преподобного Корнилия. Радостно, почти по-сыновьему припадаю к чудотворной иконе. Нежно кланяюсь Преподобному. Монах, гасящий свечи, уже торопит меня.
Вместе с другими мирянами я покидал благословенную обитель. В этом глубоком овраге остаются иноки. Остаются служить Богу и Его Пречистой Матери. И пока идет эта служба будет надежда и у нас.
Хотя я остался без масла, милость Божия без меры одарила меня сегодня. На площади, не знаю какой, стояло две-три машины, поджидая ездоков. Скоро к вокзалу пребудет поезд, который унесет меня домой. Я беру "такси". Тут подошла пара, мужчина и женщина. Я узнал в их светлых лицах паломников, предложил подвезти. Выяснилось, что они уже три дня в Печорах, и сегодня хотят уехать тем же поездом, что и я. К моему удивлению, они рассказали мне, что обратились к монаху, читавшему проповедь, с просьбой дать им освященного масла, он распорядился, чтобы дали. Это было выполнено беспрекословно.
- Неудивительно, - пояснил я, - это же отец-настоятель.
Звали их, как в кино, - Валентин и Валентина. Они милостиво отлили мне масла.
"Велик Бог наш!" - подумал я, - "Он все исполнил по своей милости!"
Потом, уже в поезде, прочитав вечерние молитвы, мы простились. Они сходили ночью, мне предстоял путь до утра. Я ложился спать ощущая в себе все тот же подъем. "Слава Тебе, Господи!" - счастливо шептал я.
9.
Так нужно ли ездить в монастыри?
Молодой архимандрит Зинон был уверен, что не нужно. Оно и понятно. Мирянин, приходя в монастырь, являет монаху живой соблазн. Он приносит с собой оставленный монахом мир, с его традициями и пристрастиями, с его модой, с его расслабленным в самочинии духом. Мирянин приходит с печатью в сердце, на которой начертано: "Завтра я вернусь в мир, а ты остаешься!" Да и сам монастырь, как уже сказано, - не для "мира сего". И мирянина можно спросить: ужели ты исчерпал возможности духовного роста, живя приходской жизнью? Так ли ты совершенен в простой церковной молитве? Исполняешь ли ты все, к чему призывает тебя пастырь с амвона твоего городского или сельского храма. Ответ, кажется, понятен почти любому - нет! Конечно мы, по большей части, далеки не только от праведности, но и от выполнения рядовых норм церковного благочестия.
И все же издавна православие считало посещение святых мест одним из атрибутов благочестивой жизни. Особенно полезным признавалось пребывание в монастырях во время многодневных постов, "говение". Вот и я, вернувшись из своего короткого паломничества, понял, что мой вояж был не напрасен. После одного дня, проведенного на "месте святе", пестрота и суета городской жизни показалась мне какой-то отчетливо-бессмысленной, телевизор бездушным, праздные мысли неуместными, а мир человеческих страстей - враждебным Богу. Этот мир очень силен. Сам по себе он не мог бы обладать той обаятельной силой, которая заманивает человека. За спиной этого мира стоит миродержец, и чем сильнее мы ощущаем действия Бога, тем отчетливее становятся видны происки Врага рода человеческого в миру полном суетности, обуянном жаждой наживы и плотских удовольствий.
После монастыря, пропитанного верой, после посещения царства любви к Богу, покаяния и молитвы ощущаешь особое бытие святых и Богородицы. Матерь Божия и каждый святой вырастают в наших глазах из автоматического безликого именования, каким мы порою грешим в торопливых молитвах, в осязаемую мощную духоносную силу. Сердце от соприкосновения с этой силой становится чище и восприимчивей к Божией благодати и многие тупики нашего внутреннего роста становятся проходимыми, а грехи - преодоленными. Благодать утешает и умиляет. Благодать упокоевает страждущих и обремененных. Лишь только "сердце чисто созижди во мне Боже", и дух прав обновится во утробе моей. Хочется молиться, как еще не молился никогда раньше. Простите меня, отцы и братия, что потревожил ваш молитвенный покой аз, грешный... Спаси, Господи, болящих архимандрита Иоанна Крестьянкина, игумена Адриана, архимандрита Досифея* и всю братию вашу.
Спаси и помилуй вас Бог!... 1997год.
__________________________________________________
* В 1998 году печерский старец архимандрит Досифей преставился ко Господу. Отче Досифее, моли Бога о нас грешных!
http://spas.tvcom.ru/art1.html
