Православный форум Доброе слово

Служить отец Петр любил. Служил он величественно — на нем отлично смотрелась камилавка.

Воскресная литургия была его бенефисом, моноспектаклем, венчающаяся проповедью, о которой отдельно. Иногда он служил праздничную литургию, редко – среднепраздничную, типа Иоанна Крестителя или Казанскую. Такая литургия в его исполнении имела особенность. В то время, когда отец Семен попал в больницу, или в то, когда отец Макар был с младенцем в Москве, то на два храма оставалось два священника: отец Петр и кто-то из младших (я пока был еще пономарем). Один ехал служить в маленький храм, с которого начинал отец Петр, в большом – оставался другой. Кто где – решал отец Петр, как было его желание: отдохнуть в тиши первого храмика или показать себя в большом.

Отец Петр никогда не служил вечернюю службу. Никакую, никогда. Если он был один, то службы вечером не было в этом храме (младший священник в своем храме служил и вечером, и утром). В праздник и под воскресенье младший священник служил всенощную в большом храме, а маленький храм оставался без всенощной. Если священники в наличии были все трое, то было еще проще: младший служил всенощную, а отец Петр приходил исповедовать. Поисповедовав, он уходил в кабинет и встречался с прихожанами (во время службы). Окончив дела, просто уходил домой. В любой момент. Лишь когда я стал священником, и по пылкости неофита пытался насаждать благолепие службы, то по моим настойчивым просьбам, отец Петр пару раз вышел на помазание, раз или два – спеть величание. И всё.

Кстати, если литургию служил младший священник, то отец Петр никогда не сослужил, никогда не причащался. Обычно в таких случаях он во время литургии принимал посетителей в своем кабинете.

Однажды всё-таки отец Петр решился послужить всенощную, тем более повод был: престольный праздник в маленьком храме. Дело было в декабре. Мороз, снег, метель. Отец Петр посадил в машину меня в качестве пономаря, и своего регента из маленького храма – восьмидесятилетнего деда, сухонького и наглого, который уважал только отца Петра, чмырил младших священников и запросто после службы забирал лучшую часть кануна вперед священника.

Когда машина подъехала к воротам храма, оказалось, что снег перед въездом не расчищен. Почему-то это привело отца Петра в ярость. По его междометьям была ясна мысль: да я, да ради вас, да жизни не жалею! а вы, гады ленивые!! Отец Петр принял гениальное решение: он высадил меня и деда, велев нам идти и вычитывать всенощную, а сам развернулся и уехал домой, наказав так гадких прихожан…

В том храме, кстати, девяносто процентов прихожан – старушки за восемьдесят да дедуля-староста, тоже этого возраста…

Наверно, именно в тот момент я, работавший в храме уже два месяца, осознал, что представляет собой третье лицо епархии. Я не мог понять причину ярости: снег был не расчищен – да, была метель, в храме прихожан еще не было, был только дед-староста, еле ковыляющий. Можно было взять самому настоятелю лопату и покидать снег. Можно было велеть мне расчистить снег – пять минут и нет проблем. Но уехать домой, отменив всенощную под престольный праздник из-за барского приступа – этого ни понять, ни простить я не мог.

Среднепраздничную литургию отец Петр служил так: давал начальный возглас, хор на клиросе вычитывал утреню, первый час (без возгласов священника). В это время отец Петр совершал проскомидию. Если вычитка совершалась быстрее проскомидии, то или воцарялось гнетущее молчание, или хор начинал читать девятый час или кафизмы. Если проскомидия заканчивалась быстрее, то отец Петр посылал на клирос пономаря с указанием заткнуться и сразу переходить к третьему часу. Надо ли говорить, что меня дико бесило это, с моими возвышенными представлениями об уставе. К тому же, никакой необходимости в такой халтуре не было: ни пожара, ни других причин.

Это бесило не только меня. Одно время на приходе был пономарь-ставленник (когда я был уже священником). Однажды, на веление отца Петра вычитывать утреню двунадесятого праздника он ответил гневным отказом, за что подвергся опале и разборкам. Отец Петр прямо сказал этому парню, Вячеславу, что это я его подбил на бунт. Мне отец Петр этого в лицо не сказал: заглазье – это был его конек.

Служба стала одной из причин начавшихся конфликтов между настоятелем и мною. Когда я стал пономарем, то ужаснулся, в каком состоянии находится алтарь и пономарка: грязь, пыль, копоть, старые тряпки вместо приличного облачения на престоле и жертвеннике. Я всё это отчистил, но отец Петр в чем-то любил пышность (например, пользовался хорошим ладаном), но уголь для кадила использовал самый дешевый, кусками, продававшийся в магазинах в мешках, для шашлыков. Такой уголь в кадиле очень долго раскочегаривался, мгновенно покрывался слоем пепла и быстро остывал, соответственно, работа с кадилом была мукой: надо было постоянно раздувать, беречься от пепла и копоти, которые разлетались во все стороны, но не получалось. Алтарь был черным (пономарка была просто частью алтаря, никак не отделенной), всё оседало на иконах, облачении, стенах, потолке (до потолка было метров 25 – отмыть возможно, только поставив леса). Я высказывал это отцу Петру – тот игнорировал с улыбочкой.

Такое же отношение было с кагором. Когда служил отец Петр по воскресеньям, то использовался более-менее нормальный кагор, но когда младшие священники служили на буднях, то кагор был самый дешевый – 32-й (с католическим монахом на этикетке). Кто знает, тот понимает: коричневая бурда, от одного вида которой тошнит, а когда приходится потреблять после службы… Меня тошнит до сих пор. Но экономия важнее всего.

Было и положительное в службе отца Петра. Так, он брал в алтарь многих: и тинейджеров, и юношей, и взрослых мужчин. Хотя порой это было перебором (5-7 пономарей в алтаре – неразбериха, хихиканье мальчишек), но я это разруливал на правах старшего. Служба была красивой: ребята открывали царские врата, мужчины выходили со свечами (или наоборот), кто-то читал, кто-то подавал кадило. Многие, прошедшие алтарь отца Петра, захотели стать священниками, некоторые стали, и даже теперь служат в том храме.

Помимо литургии отец Петр обожал панихиды. Их он служил в обязательном порядке с хором (да и на отпевания на дому всегда брал с собой пономаря и певчего). Панихиды он служил проникновенно, с чувством произнося слова о смерти и упокоении. Служил всегда с аналоем и в фелони (не как многие отцы: быстренько напялив одну епитрахильку, помахав кадилом и — «со святыми упокой»). На людей это производило впечатление. Молебны и другие требы, вроде крещения или венчания не любил.

Но литургия была лишь прелюдией для отца Петра. Ибо не было для него ничего важнее, чем проповедь. И вот к ней он готовился тщательнейшим образом. В течение рабочей недели можно было видеть его в кабинетике, сидящего за компьютером, что-то набирающего, копающегося в книжках, распечатывающего кучу листков.

После литургии отцу Петру ставили на амвоне аналой, он величественно выходил, держа в руке папку с текстом проповеди. И начиналось священнодействие. Отец Петр не читал проповедь – он хорошо ее выучивал, листки для него нужны были в помощь, когда запнется или потеряет мысль. Говорил отец протоиерей виртуозно, как настоящий оратор. Он всегда знал, где, как и на что надавить, когда возвысить голос в патетическом громе, а когда сделать зловещую паузу, во время которой грешники с трудом сдерживали позывы к мочеиспусканию. Он мог закричать так, что каждый понимал, что это касается каждого, и каждый съеживался. Он мог мудро рассуждать, сыпля цитатами и опираясь на житейский опыт. Он мог пошутить так, что все сразу чувствовали облегчение и радость, как дети, когда ласковый отец гладит их по головам, несмотря на шалости.

Отец Петр был разумен – никогда никакой дури в проповедях он не нес, но и не либеральничал, был вполне мейнстримно-консервативен.

Проповеди длились минимум полчаса, но иногда и 40, 50 минут, а порой и час. Фишкой было то, что на дверях храма висел ящичек, куда любой желающий могу кинуть листочек с «вопросами настоятелю». И в конце проповеди отец настоятель обязательно отвечал на эти вопросы. Возможно, лишь на некоторые, ибо только он мог открывать тот ящичек.

Многие были в восторге от проповеднического таланта отца Петра. Вот только те, кто знали его не только как ангелоподобного священника в далеком алтаре, который говорит мудрые проповеди, а пИсать никогда не ходит, слушали эти проповеди и не могли избавиться от шизофренического чувства: или кто-то сошел с ума, или отец Петр нагло, бессовестно, бесстыже брешет. Брешет с амвона, брешет не тогда, когда говорит о возвышенном, а тогда, когда отвечает на вопросы из ящичка, когда что-то касается жизни прихода. Брешет, не стесняясь, что тут же стоят люди, знающие правду.

Но выглядел отец Петр при этом величественно.

запросто после службы забирал лучшую часть кануна вперед священника.

В том храме, где я алтарничал, был аналогичный староста.

Значит, батюшка и в первую очередь, матушка, в том храме - святые люди.

В том храме, где я алтарничал, ...

Более 80% россиян поддерживают захоронение тела Ленина.
99% россиян не против, если при этом Ленина заменят Чубайсом

Стоматологи веселые люди:
— Мужчина, тут у вас будет мост... И тут, думаю, тоже... Эх... Прямо как в Венеции!

Сейчас мосты не актуальны... предпочитают импланты делать

Более 80% россиян поддерживают захоронение тела Ленина.
99% россиян не против, если при этом Ленина заменят Чубайсом

Весь вопрос в цене. Имплант 80 тысяч стоит, а свой зубик "слепить" тысяч в 20 обойдется. И не у всех импланты эти приживаются.