Православный форум Доброе слово

У метро есть много недостатков.

Во-первых, в нем не видно солнца. Во-вторых, люди под землей очень быстро начинают друг на друга раздражаться, ругаться, толкаться.

Но есть в метро такие пассажиры, которые всего этого не делают, – не спешат, не ругаются, не толкаются. Это – бабушки. Есть, конечно, и которые ругаются, но это не бабушки, это старухи. Бабушек легко отличить по вечно кроткому выражению лица.

У бабушек обычно затуманенный взгляд – под ноги или вперед, но на самом деле – куда-то очень далеко, в другое измерение, другое время и другую жизнь. По их взгляду понятно, что видят они там очень многое.

Когда я замечаю в вагоне метро таких бабушек, я пытаюсь поймать их взгляд. Мне хочется вместе с ними заглянуть туда, куда смотрят они. И еще хочется дать им понять, как они мне нравятся. Иногда бабушки замечают это и улыбаются в ответ.

Некоторые бабушки мне особенно запомнились.

Одну из них я встретила на станции «Курская», возле перехода на синюю ветку. Бабушка была в черном болоньевом пальто и синем платке с люрексом и цветами. Она стояла и вглядывалась в толпу, двигающуюся по лестнице. Взгляд ее был беспомощным и растерянным. Я подумала, что она ждет кого-то и не может дождаться.

И все же что-то в ее растерянности настораживало. Я рискнула подойти:

– Вам помочь?

– Деточка, как мне до «Щелковской» доехать? – чуть не плача говорит.

– Вот по этой лестнице поднимайтесь и направо – на электричку.

Она так и просияла всеми морщинками:

– Спасибо, спасибо, родная! – А потом вдруг схватила мою руку и... поцеловала.

– Да что вы!.. – я ужасно смутилась.

А она все повторяла:

– Спасибо, дочка, спасибо!..

Она стала подниматься – медленно, сторонясь людского потока, прижимаясь к краю, где перила. Я пошла на свою электричку, пылая от стыда и пряча руку в карман, и все думала: сколько стояла здесь эта бабушка, никого не решаясь спросить? Ни с кем не совпадая по скорости, она боялась задержать людей, бегущих по важным делам, отвлечь их на свой «неважный» вопрос.

Вторую бабушку я встретила через две недели на другой станции. На этот раз растерянность бабушки была еще очевиднее. Или у меня уже глаз был наметан? Бабушка была совсем другая: маленькая, худенькая, интеллигентная. Она была не в платочке, а в вязаной шапочке и коричневом драповом пальто в клетку. В руках она держала какую-то бумажку, пытаясь сверить с ней названия станций на вывеске.

Подходящий вопрос у меня уже был:

– Вам помочь?

Она так обрадовалась, что мне показалось: вокруг нас все до единой бабушки только и ждут, когда мы к ним подойдем.

Бабушка, запинаясь, стала говорить:

– Вы понимаете, я не знаю, как мне доехать домой. Вот мой адрес, – и протянула мне бумажку. Там крупным старческим почерком было написано имя, отчество, фамилия и подробный адрес: станция метро, номер автобуса, улица, дом, подъезд, квартира. Я знала, что это называется болезнь Альцгеймера. Что без бумажки бедная бабушка может никогда не попасть к себе домой, потому что не вспомнит, где живет и как ее зовут. И она поняла, что я поняла, и стала оправдываться:

– Я работаю, вы знаете, я ведь еще работаю, но я вот... забываю иногда.

Я проводила ее до электрички, объяснила где сойти. А потом несколько дней все вспоминала ее – растерянную, худенькую, в вязаной шапочке, с бумажкой в руках. Бедная моя, хорошая...

Недавно у меня произошла еще одна встреча в метро. На этот раз – в вагоне.

Я ехала сидя. Вокруг была одна молодежь, чему я втихомолку радовалась: пусть себе стоят, я досплю пока. Прикрыла глаза, открыла, смотрю – вошла бабушка, встала недалеко. Пытаюсь взгляд ее поймать, чтобы пригласить: садитесь, мол, на мое место. Нет, не смотрит. Пришлось сонное тело с сиденья соскрести, сделать шаг к бабушке, окликнуть. Она поворачивается, смотрит как-то странно и говорит:

– Нет, спасибо, я скоро выхожу.

– Ну и что, – говорю, – вас тут затолкают, пока доедете.

Бабушка плечами пожала, поблагодарила и села. Я на нее посматриваю потихонечку – типичная бабушка: добрые глаза, волосы собраны в узелок, а на узелке – синий беретик. Она сидит и нет-нет – тоже взглянет на меня беспокойно. Чем же я ее так напугала?

На следующей остановке толпа схлынула и рядом с бабушкой освободилось место. Она мне руками замахала:

– Садитесь, садитесь скорей!

Я села.

– Я, – говорит, – так переживала: вы вот встали, а может, у вас ноги болят. Всякое ведь бывает.

Сколько в метро езжу – первый раз такое слышу. От этого ласкового сочувствия не по адресу я заерзала на сиденье. А бабушка продолжает:

– Вы знаете, я ведь до последнего времени не садилась, когда уступали.

– Да почему же?

– Привычка. Я всю жизнь литературу преподаю и эстетику и своих детей всегда учу уступать. И сама поэтому всегда уступаю. А как сама состарилась – не заметила! Теперь уж на меня люди коситься начинают, когда я перед ними вскакиваю, – и засмеялась!

Мы сидели и разговаривали. Было радостно на душе. Когда я выходила, мы тепло попрощались, и я весь день чувствовала себя счастливой.

Потому что у меня самые замечательные в мире бабушки.


Мария С.
Ранее опубликовано:

Журнал «Нескучный сад», Отрок 2005. №7 (18).

Дата публикации:

25 марта 2006 года

_________________
Подражай святой Марии Египетской в покаянии и самоисправлении

Спасибо за статью, Вы, никак, в редакции работаете?

До слез...
Наташа, спасибо!!!

Очень понравилось! Спасибо огромное!

Ой, а эта статья была уже на форуме, только потом пропала. Здорово было прочитать ее снова.
Давайте заботиться о бабушках в метро . Уступать им место, не торопить, пока они осторожно переходят с подвижной ступени экскалатора на твердую поверхность, замечать растерявшихся в метро старушек, пытающихся сообразить, куда им следует идти.
Когда я вижу таких бабушек, сразу вспоминаю свою бабушку, Царствие ей Небесное... Как бы я хотела увидеть ее снова, и увидеть ее радостной, услышать ее голос...

А мне мамочка представляется. Давайте беречь друг друга!

_________________
"Любовь трудно приобретается, дорого покупается, долгою работой и через долгий срок, ибо не на мгновение лишь случайное надо любить, а на весь срок."

а я представляю свою бабушку и стараюсь помочь, как будто бы я ей помогаю. Ведь так много я еще для неё не сделал, не успел. И сколько еще успею тАк.

_________________
Александр

Очень понравилось. Как-то просто и душевно!

Но вот меня благодарность таких бабушек приводит в некоторую растерянность. Они так непосредственны порой в ее выражении, что мне иногда становится за что-то стыдно перед ними. Видимо за то, что какая-то элементарная помощь им для меня кажется не чем-то обыденным, что стоит сделать и тут же забыть, так как это в порядке вещей, а то, что это запоминается мне как некий поступок.

И мне стыдно. За то, что, если они так радуются такой мелочи, которая мне ничего не стоила - ну, может, одной секундочки только внимания, - значит, им этого внимания и заботы в жизни не хватает очень...
И еще стыдно, потому что я вспоминаю, что и моим близким я уделяю гораздо меньше внимания, чем должна, забываю о том, что они во мне нуждаются.

Спасибо большое за тему!

За тему - спасибо! По-больше бы таких историй!

19 апреля 2005г. Первой выставкой проекта "Новейшие истории" стала экспозиция "БАБУШКИ", представленая одним из ведущих фотографов Санкт-Петербурга Александром Китаевым.




И крайне любопытно и интересно было проводить время на улице – именно там можно было найти соратников, сообщников, содушников, людей, с кем можно было без страха поговорить, в конце концов. …трудоспособное население раненько утром отправлялось к своим станкам и столам, где и проводило большую часть дня. И улица в это время принадлежала молодежи и пенсионерам.»

У каждой фотографии серии «Бабушки» своя отдельная история. Трогательные, сильные, странные или смешные моменты жизни, застывшие на фотографиях, Александр Китаев передает на бумаге в своих записях:

«Итак, ранней весной 1887 года я «снял с гвоздя» фотоаппарат и вышел на улицу. 30.06.87. Сегодня наблюдал и фотографировал интереснейшую сцену. На новом мосту за бывшей Реформаторской церковью (Д.К. Связи), согбенная старушка кормит голубей. Вся скрюченная временем, с двумя большими сумками в руках. Причем, ей не надо сгибаться – ей уже не выпрямиться. Так вот. Накидала она щедрой рукой голубям крупы, объяснила им что-то и, поволоклась дальше. Я за ней, по другой стороне улицы и впереди. Не успела она пройти и трехсот метров, как голубиная стая, быстренько склевав выданный ей корм, кинулась за бабулей вдогонку. Но, до поры до времени, хитрые птицы держались довольно высоко, присаживаясь на карнизы и сандрики, и следили за кормилицей. Вдруг, в месте, вероятно, им известном, голуби один за одним стали пикировать к ней и сгрудились возле бабкиных ног…»

Или история другого кадра:

«..Так вот: некая согбенная старушка в подземном переходе терпеливо стояла с протянутой ладошкой и просила милостыню. В отличие от других нищенок, которые были крайне редки в Ленинграде – милиция гоняла! – эта каждый раз подсчитывала пожертвованные ей копейки. Набрав одной ей известную сумму, она шла в Елисеевский (Sic!) магазин и покупала кулечек просяной крупы. После чего, покормив окрестных голубей, возвращалась на свой пост в подземном переходе и вновь протягивала ладошку… Ну мог ли я пройти мимо той, в Фонарном переулке?»

Государственный центр фотографии
Санкт-Петербург, ул. Большая Морская, 35

_________________
Подражай святой Марии Египетской в покаянии и самоисправлении

Я тоже люблю бабушек.. В отличие от старух..

Когда мы впервые - лет пятнадцать назад - приехали в деревню, откуда, собственно, есть-пошёл наш род (по одной из ветвей ), я никак не мог привыкнуть, что деревенские бабушки обращаются ко мне на Вы (а мне не было и 30-ти): "когда Вы приехали?" - а я в ответ - "да я один приехал"... - "так я и спрашиваю - когда?"....
Царство им Небесное - никого из них уже нет на земле: Елизавета, другая Елизавета, Вера, Лидия, Галина,... Упокой, Господи, их души!

Мы с сыном возвращались из путешествия по Байкалу. В пути были уже более двух суток, и съестные припасы, взятые из Иркутска, заканчивались. Утром на очередной остановке я вышла из вагона в надежде купить что-нибудь на завтрак. Следом за мной спрыгнул на перрон попутчик из соседнего купе Толян. Это был веселый, добродушный молодой человек, вокруг которого по вечерам собиралась вся молодежь нашего вагона. Мы направились к небольшому базарчику, вытянувшемуся вдоль перрона. За длинным дощатым прилавком стояли пожилые женщины. У них были малосольные огурчики в эмалированных ведрах, молодая морковь, туго связанная в пучки, дымилась горячая картошка, посыпанная укропом. Стояли лукошки со смородиной и малиной, банки с молоком, бруски копченого сала дразнили неповторимым ароматом.
Мы медленно двигались вдоль этого изобилия, приценивались. Вдруг наш поезд дернулся, и я вернулась в вагон. Обернувшись, я увидела, что старушка, около которой остановился Толян, накладывает ему что-то в газетный кулек. Я крикнула попутчику, чтобы он поторопился. Молодой человек поспешно сунул деньги продавщице и присоединился ко мне. Поезд медленно тронулся. Старушка, у которой Толян покупал картошку с огурцами, вдруг замахала нам руками, вышла из-за прилавка и побежала за нами. Мы недоумевали. Поезд тихонько шел, будто ожидал, что же будет дальше.
Бабушка бежала за вагоном, смешно семеня ногами, обутыми в домашние тапочки. Когда расстояние между нами несколько сократилось, она закричала Толяну: «Сынок! Сдачу, сдачу забыл!» Толян небрежно отмахнулся, но запыхавшаяся старушка продолжала бежать, протягивая руку. Поезд тем временем стал идти резвее, и старушка с отчаянием в голосе закричала: «Сынок! Как же умирать-то с долгом? Чай, не увидимся боле!» Поняв серьезность ситуации, Толян присел на нижней ступеньке подножки и повис на одной руке над перроном. Старушка из последних сил рванулась вперед, а Толян в это время выбросил руку ей навстречу. Их руки на один миг соединились. Бабушка остановилась, тяжело дыша, и стала удаляться от нас. Мы видели, как она устало побрела на свое место, едва переставляя ноги. Толян, поднявшийся с подножки, разжал ладонь, и на ней тускло блеснула пятикопеечная монета. Парень показывал всем монетку и хохотал. «Вот кого в сборную нужно брать! Видали, как бегать надо!» – с восторгом кричал он. Этот эпизод широко обсуждался в нашем вагоне. Молодежь считала, что из-за пяти копеек не стоило так рваться и рисковать. На эти деньги можно только пирожок купить. А старые люди жалели пожилую женщину. В одном сходились все: бабушка – очень совестливый человек. Старушка боялась греха, и она от него убегала, догоняя поезд. Конечно, любой грех можно исповедать, но совесть спросит тебя, какие усилия ты приложил, чтобы не согрешить. Что ты ответишь ей на это?
Как часто мы сдаемся греху без боя, успокаивая себя тем, что грех маленький, пятикопеечный, Господь простит. И множество оправданий для себя находим: поезд тронулся, ноги больные, да и неприлично старому человеку так бегать и всех смешить.
Я часто вспоминаю глухой полустанок, старушку в домашних тапочках, бегущую за поездом, и веселую физиономию Толяна, который кричит нам всем: «Видали, как бегать надо!» «От грехов», – хочется добавить мне.

Е.ШИЛОВА
ноябрь, 2005 г.
г.Ухта
Газета Эском-Вера

_________________
Подражай святой Марии Египетской в покаянии и самоисправлении

Была такая история. Пришла я в ОВИР паспорта получать на своих девочек (заграничные), причем все время в голове звучало, что именно сегодня надо сходить. Прихожу, сидит маленькая бабушка, которая пытается написать заявление о пропаже паспорта, но по причине плохого зрения нечего толком увидеть на стенде не может. Сидел с ней солидный мужчина, которого попросила бабушка помочь, но он только накричал, что ему самому некогда, да не досуг. А другой сосед был слегка не в норме, после вчерашнего возлияния, так и сидела старушка, боясь кого либо еще побеспокоить.
Так кольнуло в груди, бросила все, взяли бланки, и все ей написала, продиктовала, что написала, и отдала паспортистке. И было это все в Великий Четверг, на Страстной неделе. Спросила, а кушала бабушка что-нибудь? "Да, обедала, дочка, а с утра была в храме, на службе, а вечером вот не успеваю."
Еще пыталась деньги мне дать. "Нет, говорю, лучше свечку о здравии"
Вот такая история.

_________________
Слава Богу за все!

Какие рассказы хорошие. Я тоже очень люблю и жалею стареньких бабушек. И дедушек худеньких таких, беззащитных, с добрыми глазами.

В начале весны помогла одной бабушке сумку по лестнице втащить. Хотела тащить одна, она вцепилась в ручку - нет, говорит, разделить надо поровну. Сумка тяжелая, как водится. Наверху лестницы захотелось ей здоровья пожелать, а она опередила: "Ангела-хранителя тебе, миленькая"... столько света в словах было, что я чуть не заревела.

_________________
Мир Вам!

Может не совсем в тему, но тоже про бабушку. Ехала от паломнической службы на соборовоние в Чернигово-Гефсиманский скит. Попросили первое место не занимать придет бабушка 90 лет. Пришли мама и дочь. Дочери за 70. Маме 92. Её звали Екатерина, по-моему Григорьевна. Пошли на соборование.
-Екатерина Григорьевна, может Вы сидеть будете?
-Да,что я нехристь на Соборовании сидеть!

После Соборования спустились в пещеры.
-Екатерина Григорьевна, может Вы не пойдете? (Не знаю как сейчас, а тогда там по досочкам ходить надо было)
-Да как же я не пойду! Эти пещеры святые люди копали.
Потом в автобусе я узнала, что Екатерина Григорьевна работает. В метро билетики продает.
- Не обманывают?
- А если и обманут. Я говорю: "Ну разбогатеешь ты с этого рубля."
В автобусе спросили: "Может Вы питаетесь как-то особенно?"
"Да посты всю жизнь соблюдала. Богу молилась. Детей ростила."
Вот такая изумительная бабушка!!!

Мышка! Меня очень тронула история про поезд и "долг".

А я тоже кое-что имею сказать по этому поводу.
21 марта, в этот Великий пост, у меня умерла прабабушка Екатерина. Именно такая бабушка, как вышеописанные. Ей было 102 года... Мы ее так любили, да кто ее не любил! Кроткая, тихая, милая, мудрая. Даже красивая маленькая старушечка. Ездила я к бабушкам два года назад, спрашиваю ее: бабушка, а ты нитку в иголку можешь вдеть? - Говорит, да, если светло. Без очков. В огороде еще в прошлом году работала. Мы летом 2005 года с ней фасоль вместе собирали. Ее муж (венчанный) - мой прадедушка Ваня - умер в 2000 г. на зимнего свт. Николая в возрасте 101 года. Если можете, помолитесь за них, будьте добры. У них были иконы всю жизнь, они были верующие, несмотря на советскую власть, правда, нецерковные (церковь не так давно там восстановили)
Дедушка тоже очень добрый был, уже в последние годы, помню, придет к обеду - всем пожелает приятного аппетита.
вот так.

Бабушка

Воспоминания о бабушке - это самые живые и самые светлые воспоминания моего детства. Светлы они и в переносном, и даже в буквальном смысле слова...
Яркий зимний день на пороге весны, воскресенье. Сегодня бабушка водила нас, внуков, причащаться за ранней обедней. Нас разбудили непривычно рано, затемно, совсем, нам казалось, ночью. Умывшись и надев приготовленные с вечера рубашки и курточки, мы, не завтракая, пустыми московскими улицами пошли в церковь. Было темно, на небе виднелись звезды, морозило. А сейчас, когда мы возвращаемся, - повсюду солнце, чувствуется март.
Дома - поздравления, накрытый белоснежной скатертью стол, роскошный по военному времени завтрак. У всех радостные лица. И особенно светлая - и ясностью глаз, и освещающей лицо улыбкой, и солнечными зайчиками в седых волосах - бабушка, торжественная, счастливая. Морщины на ее лице стали как-то незаметны, и зашедшая за чем-то соседка удивленно говорит ей: "Евдокия Романовна, а ведь вы сегодня помолодели". И надо видеть, с какой доброй и скромной улыбкой бабушка машет рукой - дескать, полно вам! Скоро ей опять на кухню, в кладовку, но сейчас - ее время, ее праздник...
Еще мне вспоминается лето. Мы все в деревне - у дедушки, заштатного священника. Сегодня чьи-то именины, собрались родные, гости. Нам, детям, сегодня меньше внимания, целый день мы где-то бегаем без надзора, во время обеда стол для нас накрывают отдельно от взрослых, после обеда разрешают не спать, и сейчас мы увлечены какой-то игрой - словом, сегодня всё необычно. Жарко, мне давно уже хочется пить, но я боюсь упустить что-нибудь интересное. Наконец все-таки упрашиваю ребят, чтобы без меня не разрушали крепость, и опрометью бегу в дом. Взрослые собрались на террасе за чаем. Бабушка в простенькой, но, как и всегда, идеально чистой, отглаженной белой кофточке, с милой стариковской улыбкой, посмеиваясь сама над собой, о чем-то рассказывает. Я подбегаю и прижимаюсь к ней, мне не до разговоров, мне нужно скорее возвращаться к ребятам. От нетерпения я дрыгаю ногой, а бабушка, слегка обняв меня, все продолжает о чем-то говорить. "Бабушка, бабушка...", - скороговоркой бормочу я и тормошу ее. "Ну, что тебе, дедушка?" - баском говорит она и приближает ко мне лицо с добрыми, ясными глазами...
Много таких отрывочных воспоминаний детства полны для меня тепла и света.

* * *
Это просто счастье, что именно моя бабушка вводила меня в жизнь. Она была убежденной и просвещенной христианкой, она открыла мне Бога и научила любить Его. Бабушке был совершенно чужд тот безнадежно-равнодушный взгляд на религиозное воспитание детей, который теперь нередко встречается у пожилых людей. Всегда, несмотря на противодействие и даже подчас оскорбления, она старалась делать, как она говорила, дело Божие. И какой такт, какое благородство, какой высокий личный пример жизни, христианского характера она при этом показывала!
Поистине свет ее светил пред людьми, и они, видя ее добрые дела, прославляли, может быть, бессознательно, сами того не зная, общего нашего Небесного Отца.
Главное, что привлекало в бабушке, - это ясность и цельность ее духовного облика. Скромная русская простота, - и в то же время удивительное изящество души (у меня почему-то образ бабушки ассоциируется с простенькой и милой травкой наших лугов - "богородициными слезками", которую сама бабушка очень любила). Участливая стариковская доброта, благодушие, мягкая шутливость, уступчивость в мелочах - и прямота, твердость во всём действительно важном. Нас, внуков, она никогда не баловала, но и не ворчала без толку. И никогда никакой фальши, никакого ханжества. Дети всё это ясно чувствуют.
Бабушка никогда не кривила душой, слово ее было правдиво и твердо. Такая независимость, самобытность теперь нередко вытесняется в человеке выгодным приспособленчеством к стандартам, общепринятым взглядам и влияниям, которым он постоянно подвергается извне (детский сад, школа, работа, радио, телевидение, печать). Бабушка избежала такой духовной стереотипности. Но надо заметить, что ей было чуждо и обычное для стариков ворчливое сожаление: вот-де, в наше время было не то, что теперь, а куда лучше. Она радостно признавала все то действительно хорошее, что дает сейчас людям жизнь.
А ее собственная жизнь была куда как нелегка! Бедная крестьянка Симбирской губернии, она совсем еще молодой осталась вдвоем с маленьким сыном (моим будущим отцом), и до самой революции, около двух десятков лет, ей пришлось жить в кухарках, главным образом, как я помню из ее рассказов, в больших волжских городах: в Нижнем, Казани, Самаре, Саратове, Астрахани. "Хозяевами" ее была семья адвоката. И вот знаю, что это может показаться преувеличением, но все-таки скажу, что вряд ли я встречал другого человека с такой цельной внутренней и внешней культурой, как эта бывшая крестьянка-кухарка. Замечателен был ее интерес к знаниям - тот трогательный интерес и бескорыстная любовь простого человека к знанию, которые теперь то ли не очень бывают заметны, то ли стали реже встречаться. Несмотря на пресловутый закон о "кухаркиных детях", бабушка вывела своего сына в студенты Казанского Императорского (как тогда говорили) университета. Помню, когда у нее выдавалась свободная минута, она любила почитать. Она как-то очень умно и полезно знала русскую культуру, вернее - жила в ней, органически с нею сжилась. Не всегда она могла дать исчерпывающие ответы на мои бесконечные детские вопросы, вопросы современного школьника, но я чувствовал: самое главное она знает, даже когда простодушно отвечает: "А я, внучек, этого не знаю". Чего стоил один ее разговор - мудрая, простая русская речь, живая и неизменно честная.
Теперь я понимаю, что такая уверенная оценка духовных ценностей выработалась у бабушки благодаря ее ясному христианскому миропониманию. Ее разум был просвещен светом Христовым, и никакие хитросплетения жизни не могли ее запутать.
Перед самой войной у нас случилось несчастье: тяжело и надолго заболел отец. Целых шесть лет он, сам врач, понимавший свою обреченность, был прикован к постели. А это были годы военных лишений, когда и все почти вокруг нас жили трудно, впроголодь. Не хочется вспоминать, как тогда пришлось жить нам...
А пожалуй, нет - хочется. Странно сказать, но даже об этом тяжелом времени остались какие-то детски неконкретные воспоминания как о чем-то беспечальном, наполненном живым интересом. То есть я могу ясно вспомнить о многих печальных событиях, например о потере карточек на продукты, но это я вспомню только нарочно, а так, подсознательно, оставшееся от прошлого - все-таки светло...
Но на бабушку тогда легли основные домашние заботы обо всем семействе, включая трех малолетних внуков (один из нас тогда, в начале войны, был еще грудным ребенком). Нужно ли говорить о том, как тяжело ей тогда приходилось! Но уныния не было. Только иногда она говорила непонятные мне тогда слова: "Бог посетил нас".
Часто бабушка была вынуждена просить о чем-то других, и я, в то время очень застенчивый, гордый и обидчивый мальчик, всегда удивлялся тому, как просто и достойно она это делала и как охотно все шли ей навстречу.
Бабушка и сама любила - именно любила - помогать другим. Так, из своих буквально нищенских в то время средств она очень спокойно, как нечто само собой разумеющееся, отделяла некоторую часть нищим, которых в то военное время было великое множество, особенно при московских храмах.
Уважали бабушку все. Это единодушие, пожалуй, даже удивительно, если учесть, с одной стороны, ее прямой характер, а с другой - тот "коллектив", в котором мы жили. Наша коммунальная квартира представляла собой старинный барский особняк в центре Москвы (в шестидесятых годах его снесли). В коридор выходило десятка два комнат, и жили в них самые разные люди: здесь были и профессор математики, и безнадежный, худющий, как скелет, алкоголик, спортсмен-чемпион, дворник, дряхлеющая представительница аристократической фамилии и многие, многие другие. Кухня же была общая, на всех - одна длинная раковина с двумя кранами. Рассказывать о том, что происходило в такой квартире, не буду: это и увело бы в сторону, да и, как говорится, не нахожу красок.
Мы, дети, подростки, были в курсе всех квартирных страстей. Но я не помню случаев, чтобы в самозабвенной баталии принимала участие бабушка. Напротив, к ней обычно обращались после бесплодных споров. "Евдокия Романовна, рассудите нас", - говорят ей, бывало. Она слушает, неодобрительно качает головой, а потом мягко, но твердо скажет: "Судить вас меня никто не ставил, а сделать нужно все-таки вот так, так будет справедливо". И спорившим нечего было возразить. Кто-то из них оставался, может быть, недовольным, но - худой мир лучше доброй ссоры. Придя после этого в комнату, бабушка в ответ на неудовольствие кого-нибудь из моих родителей ("И сколько можно этим заниматься! Как не надоест связываться!") с удивленно-виноватой улыбкой отвечала: "Да ведь как же иначе? В Евангелии-то что сказано о миротворцах?"
Без громких фраз она делом, самой своей жизнью, бодростью в несчастьях, неизменной благожелательностью показывала, какими бывают настоящие христиане. Людей влекло к ней, и без какой-либо специальной словесной проповеди она оказывала на них, как я думаю, очень сильное религиозное влияние. В субботу перед всенощной к бабушке то и дело стучались соседи: "Евдокия Романовна, возьмите поминание!" Все поминания - а их насчитывалось штук пять (причем давали их иногда люди, о которых никто этого и не подумал бы), - все поминания бабушка складывала в чистейший холщовый мешочек, в котором на следующий день она приносила от ранней обедни просфоры.
Бабушка никогда не наказывала меня и не пугала наказаниями (насколько я помню), но мои проступки она настолько серьезно принимала к сердцу, что для меня заранее лишались сладости многие запретные плоды. Огорчить бабушку было неприятно, и, скрепя сердце, я вынужден был отказаться от набега на чей-то сарай в углу двора, и от "мужского" разговора с ребятами, и от многого другого.
Не знаю, чем это объяснить, но в детстве между мной и братом нередко вспыхивали по пустякам ожесточенные споры, переходившие иногда в драки. Бабушка вмешивалась, "увещала", примиряла и обязательно требовала самого трудного для меня: чтобы мы помирились, обнялись. У брата был открытый, общительный характер, он быстро мирился и на всё соглашался, а я, бывало, насупившись, только отрицательно мотаю головой. Бабушка подталкивает меня к брату и, нагнувшись надо мной, тихонько просит: "Ну же, если любишь меня, обними его".
Как никто другой бабушка могла вникнуть в мои интересы. Может быть, это и естественно, ведь она приближалась к тому, чтобы по евангельскому завету - как ребенок - перейти в иную жизнь, в Небесное Царство.
И уже здесь, на земле, она получила, думается, свою первую награду: радостную умиротворенность души, проявлявшуюся иногда даже в ее внешности.
Эта умиротворенность наложила свой отпечаток и на ее кончину. Смерть бабушки была такой "непостыдной и мирной", что я не могу себе представить лучшего конца земного пути человека, готовящегося к "доброму ответу на Страшном Судище Христовом". Она тихо скончалась ранней весной, в самый день Ангела моего отца (тогда уже покойного), в теплый и светлый день святого Алексия, человека Божия. За несколько часов до ее смерти я сидел у большой старинной голландской печи, рядом с сундуком, на котором за занавеской всегда спала бабушка. Последние дни ей нездоровилось. "Боря, почитай мне", - тихо попросила она. Я раскрыл на закладке лежавший сверху в стопке книг Новый Завет и начал читать главу из Евангелия от Иоанна о воскрешении Лазаря. Подняв от книги голову, я увидел на глазах у бабушки слезы. "Бабушка, что ты? Больше не читать?" Она медленно положила руку мне на голову и, как будто не слыша моего вопроса, тихо и одушевленно прошептала: "Боря, всегда помни и люби Его". И на мой недоуменный взгляд горячо пояснила: "Его - Христа Спасителя!" Помолчав немного, она попросила: "Почитай-ка мне, внучек, еще вот это", - и указала глазами на лежащую здесь же книжечку - акафист святому Алексию, человеку Божию.
Вечерело. Лучи заходящего солнца мягко освещали комнату. За приоткрытой форточкой стихал воробьиный гомон, уступая месту негромкому перезвону весенней капели. А бабушка радостно слушала...
Милая бабушка, никогда не оставляй меня!

Иеромонах Димитрий (Захаров).

_________________
Счастье подобно бабочке. Чем больше ловишь его, тем больше оно ускользает. Но если вы перенесете свое внимание на другие вещи, Оно придет и тихонько сядет вам на плечо.

ЗАПАХ ЧИСТОТЫ ДУХОВНОЙ



У меня, как и у большинства из нас, было две бабушки: Анна Федосеевна Ракова, из вологодских крестьянок — папина мама, и Мария Степановна Сироткина, уральская казачка, родившая моих маму и дядю. Анну Федосеевну, бывшую учительницу, помню только, когда она доживала свои дни с больной родственницей в огромной коммунальной квартире. Тогда я был слишком глуп, чтобы интересоваться историей рода и отдельными её представителями, хотя бабушка до конца сохранила блестящий ум. Я ничего не спрашивал — она ничего не навязывала, а теперь мне обидно и больно за безвозвратное время юности. Чуть позже папа перевёз Анну Федосеевну на Чёрную Речку, где она и умерла в 1974 году от рака желудка. Сейчас я живу рядом и, проходя мимо её дома с огромной аркой, сразу вспоминаю бабушку.

Мария Степановна жила в латвийском городе Резекне, где после окончания войны обосновались дядя с тётей; я частенько заезжал к ним погостить — на уральские шанежки. Мамина бабушка пахла такой чистотой, что даже теперь, сквозь толщу лет, вспомнив её, я ощутил этот непередаваемый запах (теперь-то я понимаю, что от бабушки исходила и чистота духовная). Мужа-чапаевца расстреляли в 37-м; прислали бумажку о реабилитации да единственное крохотное фото деда, которое она дала внуку Алику. Бабушка посещала православную церковь каждое воскресенье и в церковные праздники, надевая беленький платочек; такой и запечатлела её моя память — тихую, в аккуратном беленьком платочке, с умилительным уральским говором. Умерла в 85 лет, могла бы и пожить, но сломала шейку бедра — беда пожилых — и больше не поднялась… Латвия теперь — другая страна, ты прости, бабушка, что не навещаю, но в сердце храню и молюсь…

У старушек этих не по книжкам речь –
Та, какую надо всем бы нам беречь.
От старушек этих, хоть бы вон от той,
Как из русских сказок, веет добротой.
Нина Краснова

Я сделал небольшую стихотворную подборку, чтобы земно поклониться всем русским бабушкам, из поколения в поколение тянущих неподъёмный воз, седых детей и внуков-несмышлёнышей, умудряясь удержать его на самых крутых поворотах, и без назойливых поучений передавать идущим вслед мудрёную науку, как поле перейти. Земной вам поклон, бабушки наши безценные. Душа говорит, что много вас в Царствии Небесном. А заслужили!

Старухи

В колодце хрущёвских скворечников, как в невод забившись, молчат. И бедной толпой, и не спешной замерзшие бабки стоят. Забытые всеми старушечки, сей жизни цепляясь за нить, бредут к алюминиевой кружечке себе молока прикупить. Обдует их ветром и стужею январский сугробистый двор. Храпит на морозе простуженно молоковозки мотор. Смиренно и как-то привычно все крестят себя невпопад. За подлые наши обычаи они лишь тихонько бранят. Скорей бы испечь оладушки, да жиденький супчик сварить… И всеми забытые бабушки голодных хотят накормить! И в ночи глухие, безсонные: в тревоге за чахлых детей, их тёмные лики иконные мерцают любовью своей! И свято, как снег, и неспешно их души плывут от земли… Прощая нам, бедным и грешным, что мы их сберечь не смогли…
Михаил Васильев

Старуха

Космата, суха, сизоуха
В вагоне сидела старуха
И сына родного устало
Звала, но не узнавала.
Её слабоумная прихоть
То зверя искала, то выход,
То снова сползала в блокаду:
— Сама я из Ленинграда…
Да-а! Хлебушек нам доставался
С сыночком…
— А сын чертыхался
И так загонял ее в угол,
Боялись – умрёт от испуга.
… И вдруг пронеслось среди ночи
Схватившее за душу:
— Отче Наш!.. – Смута в вагоне редела,
Она возносилась в пределы,
Где память хранила до слова
Страницы молитвослова.
Четыре часа без запинки
Молилась на мятой простынке,
Кого-то, незримого, рядом,
Крестя и рукою, и взглядом.
Казалось немыслимым чудо,
Что живо такое под спудом
Безпамятства в дикой старухе,
Натасканной на оплеухе.
… Она замолкала не сразу.
Крестом осенилась три раза
И тихо спросила – о, Боже!:
— Ты, доченька, молишься тоже?
— Молюсь. Но ответить не смею.
Я так – как она – не умею.
Татьяна Шорохова, СПб

Суровая бабка моя

И расскажет мне бабка, старуха кержацкого роду, как сварила убойный седой самогон, как споила гостей, дверь подперла сосновой колодой и плеснула на стены весёлый огонь. Занялось, загудело, как раненый зверь, зарычало прокалённое зноем, сухое смольё, и кричали каратели – дико и страшно кричали. Бабка била по окнам, и доброе было ружьё. Наше сельское кладбище! Нет ни гранита, ни бронзы. Только небо, цветы да возвышенность небытия. Мы поставили бабушке крест из морёной берёзы. Она верила в Бога, суровая бабка моя…
Михаил Вишняков

Помирала бабушка

Помирала бабушка Фоминишна… Перемыла избу и мостки, проворчав коту: «У этих нынешних всё не тем путём, не по-людски». Повязав лицо платочком клетчатым, ковыляя на сухих ногах, прополола грядку с луком репчатым и лукошки прибрала в сенях. А когда пришла невестка к вечеру с фермы и вернулся с поля сын, делать совершенно было нечего — дом блестел, как новенький алтын. И легла она под окна бледные на постель белейшего холста. «Вроде всё как надо — худо-бедно ли… Господи, забыла про кота!..» Встала с непонятною ломотою. Кот лизал поджарые бока. Поглядела на него с заботою: «Ишь, не напасешься молока…» И взирал на бабушку с почтением хмурый Спас из тёмного угла. Бабушка вздохнула с облегчением — и спокойно к ночи отошла…
Николай Александров

Бабушка Анастасея Петровна

«А сегодня так тихо, так тихо с утра: не шумят тополя, и берёзы скромны и укромны. Уж полгода как нет, уж полгода (а точно вчера) моей бабушки, бабушки Анастасеи Петровны. Пусть ей пухом земля, хоть на что ей земля в облаках? Пусть ей прахом грехи, хоть грехам её внуки дивятся. Что за свойство людей распадаться на пух и на прах? Пусть же пухом душа её будет, чтоб повыше подняться. А сегодня так тихо, так тихо, как будто сама мать-земля вспоминает вселенское детство любовно. Как мое безпризорное детство жалела она, очень добрая бабушка Анастасея Петровна. Я не знаю, знавала ли счастье, но то, что хлебнуть ей пришлось, – не выдерживает и типографская вёрстка: две войны, две разрухи, голодная волжская жуть, грабежи, комиссары, холера, колхоз, продразвёрстка. И всю жизнь в ожиданье: то хлеба, то свыше детей, то с войны мужика, то из плена… то писем со ссылок, то зарплаты, то божеских цен, то победы идей, а в последнее время — всё больше по ближним поминок. Оттого на Руси поминают всех «горькой». И поп больше дыму пускает, чем сердце зовёт для спасенья. Так всю жизнь экономя, едва накопила на гроб, очень кроткая бабушка, бабушка Анастасея. А сегодня так тихо, так тихо, как будто в раю. Пусть ей пухом душа, чтоб плыла над Землей невиновно. Кто замолвит словечко на Божьем Суде за мою некрикливую бабушку Анастасею Петровну?»
Александр Андрюхин

До земли вам кланяемся, бабушки наши родненькие!

Александр РАКОВ

Газета-Православный Санкт-Петербуг

От редакции: Дорогие наши читатели, этой публикацией мы открываем новую рубрику «Земной поклон бабушкам». Видит Бог, наши русские старушки заслужили, чтобы о них были сказаны добрые слова. Пишите нам о своих бабушках, расскажите о вашей любви к ним, пока они ещё живы, вспомяните, если их уже нет. Присылайте их фотографии.

Наш адрес: 190013, СПб, ул.Бронницкая, д.17, кв.4, 3-й этаж. Тел/факс (812) 317-99-49.
Главный редактор:
Раков Александр Григорьевич

_________________
Подражай святой Марии Египетской в покаянии и самоисправлении