|
Яковлев М.Л. Отрывок из «Ничего не бойся».
Очень теплое как, в принципе, и все его произведения.
Облокотившись на спинку кровати, я смотрел в окно, меня всё больше занимала новая придуманная мною игра: я зажмуривал глаза, потом открывал их, пытаясь обнаружить какие-нибудь изменения в том, что виделось мне из окна. А виделось не так уж и мало: угол сада, соседский сарай, накрытая брезентом "Победа" на кирпичах, забор, за ним крыши разных домов и дач, железнодорожный мост над речкой и синь лесов. Изменения происходили совершенно неожиданно и волшебно. Ещё несколько секунд назад всё было как обычно, и вдруг появлялся на заборе кот, или ползла через мост электричка. А то вдруг прямо на стекле я заметил новый морозный узор, которого раньше не замечал. Я увеличивал промежуток между открыванием глаз. Откуда-то взялся стоящий на воздухе человек с пилой. Это оказался рабочий в люльке подъёмника, он опиливал поломанные снегопадом ветви деревьев. Наконец я зажмурил глаза и принялся считать до тридцати семи, не успел я досчитать до двадцати, как услышал крики каких-то ребят, громкий хохот и рассекающий воздух свист, - звук, похожий на запуск хлопушки. Но ничего не бабахнуло. Голоса пронеслись и затихли. Мне ужасно хотелось посмотреть что там произошло, но я заставил себя сдержаться и досчитал до конца. Открыв глаза я не заметил никаких перемен, если не считать, что с веток яблонь кое-где осыпался снег, всё остальное было по-прежнему. Те же сугробы, дорожка, забор, те же ржавые бочки вверх дном под белыми шапками... Мне показалось, как в темноте между бочками что-то зашевелилось. Скоро я был потрясён увиденным: на снегу трепыхалась ворона с отрубленной лапой, похожая на раненного вождя индейцев. Припадая на ногу, она сделала несколько шагов и остановилась, окрашивая кровью снег. На шее её была затянута проволока, за которую её видно и перекинули через наш забор. Тело её сотрясалось от дрожи, но клюв был гордо вздёрнут. Она замерзала. Судя по всему это были её последние минуты в жизни. Ворона подёргивала головой, пытаясь освободиться от провода, но больше всего меня поражало её упорство во что бы то ни стало держаться прямо и не упасть, словно она решила умереть только стоя. Смотреть на это было трудно и невозможно отвести глаза. Я не знал что делать, снял трубку и позвонил папе.
- Там ворона... - у меня не хватало слов.
- Так, - сказал он.
- У неё отрезана лапа, она умирает!
- Плохо дело.
- Мне жалко её!
- Чего же ты хочешь?
- Но я не могу её спасти!
- Почему?
- Я больной!
- С каких это пор болезнь была помехой добру. Не теряй времени, потом перезвонишь.
Так в моей жизни появилась ворона.
Выяснилось, что у неё, к тому же, было перебито крыло. На культю наложили повязку, она не сопротивлялась и даже не пыталась встать. Её поместили в большую коробку из-под телевизора, в которую до этого собирали мои игрушки. Все перевязки ворона переносила удивительно стойко, по-прежнему не размыкая век, наверное от того что не желала больше смотреть на ненавистное человечество. Мы как могли старались облегчить её страдание: я помогал маме накладывать ей бинты и закапывать в клюв лекарство, а папа ломал голову над изобретением ей протеза. У вороны наконец приоткрылись веки, а я неожиданно быстро пошёл на поправку. Мне разрешали вставать и ходить по комнате, и теперь почти всё своё время я посвящал вороне. Она недоверчиво присматривалась к окружающему, но уже позволяла мне гладить себя по голове и трогать за клюв. Но главное - она умела играть! Опираясь на свой костыль, она внимательно следила за передвижением вражеских солдатиков, и после команды "огонь" беспощадно выклёвывала офицеров и ракетную технику, нанося непоправимый ущерб противнику. Ещё она умела угадывать спрятанные под колпачками шарики, но больше всего ей нравилось смотреться в мамино зеркальце. При этом она почему-то разводила крылья, вертела и покачивала головой, это могло продолжаться часами.
- Ты посмотри, какая красавица! Ну, злые ж языки у людей, а? Какие ещё слова тут нужны, когда такая фотомоделя, - говорила за неё мама. - Просто супермоделя!
Смеялись до слёз. Но ворона не обращала ни на кого внимания.
- Она ещё и подмигивает сама себе, - говорил папа. - Смотри, не показывай ей косметику, а то совсем удержу не будет.
- Да уж ей только дай! - отвечали мы.
За обедом папа вдруг улыбнулся и сказал:
- Я придумал ей лапу.
Действительно, в тот же день наша ворона гордо расхаживала в протезе, сработанном из старой алюминиевой вилки.
- Как я сразу не догадался! - смеялся папа.
И всем было радостно, включая ворону. Протез ей очень понравился, искусно загнутые зубья вилки были точной копией птичьей лапы. Она быстро научилась ей пользоваться и часто чистила клювом свои алюминиевые когти. Теперь, когда у неё портилось настроение или надо было лишний раз обратить на себя внимание, она начинала стучать своей алюминиевой лапой по каким-нибудь металлическим или стеклянным предметам. Чаще всего она пользовалась для этого фарфоровой вазой из-под цветов, поднимая невыносимый перезвон во всём доме, но очень скоро стала звонить просто ради собственного удовольствия, прислушиваясь к монотонному долгому звуку. Иногда её разбирало устраивать концерт среди ночи, так что папе приходилось вставать и накрывать эту хулиганку коробкой.
- Надо бы придумать ей какое-нибудь имя, - сказал папа на следующий день.
Мы стали думать.
- Человеческие имена нельзя, - поставил условия папа.
- Она напоминает мне какую-то цыганку, - сказала мама, - только вот лапа...
- А мне - терминатора! - сказал я.
Ворона посмотрела на меня, приподняла свою алюминиевую ногу, и стукнула ей по вазе. Сомнений не было.
- Ну что ж, значит быть ей с этого дня Терминатором, - утвердил папа.
|
