Сегодня случайно в инете увидела
и очень обрадовалась. Это мой школьный учитель математики. Замечательный человек, на его уроках мы слушали музыку. Была такая даже шутка, что кроме математики мы занимаемся музыкой и литературой
Так рада, как будто вернулась в то время
Дмитрий Шноль. СЕМЕЙНОЕ СЧАСТЬЕ
* * *
Ползунки полощутся, что флаги.
В утешенье ветер нам принес,
Как емшан, черемуху в овраге
И предвестье школьных майских гроз.
У тебя гирлянда из прищепок,
Как баранок ярмарочных нить.
Все развесив, можно напоследок
Восемь строчек наземь уронить.
Что придет на ум — не знаем сами,—
Всякую строку запустим в ход,
И откликнется лесными голосами
Горьковатый узнаванья мед.
* * *
Как неведомо откуда,
Покрывая жизни лес,
Вырастает в сердце чудо
Чудной кроной до небес.
Что на сердце не ложилось
Ни молитвой, ни тоской,
Вдруг нечаянно явилось
Средь толкучки городской.
Поступь милует,— ту тайну
Славословит сгиб локтя;
И всему живоначальна
Идет весть — необычайна,
Как зачатое дитя.
* * *
Лоб пахнет молоком, из-под заколки
Прядь тянется к виску — не наглядеться.
Осанна в вышних! даже птицы смолкли,
И слышно, как растет дарами сердце.
Когда гадательно глядим сквозь покрывало
На нашу жизнь, дарованную чудом,
То радости, как тесту, места мало,
Хоть подставляй еще, еще посуду!
Как слезы нам сдержать? Как не молиться?
Как позабыть слова благодарений?
Когда трепещет радуга в ресницах,
Неровным взмахом бабочки весенней.
И те крыла всего прочней и проще,
В них нежности родство со строгой солью.
И сердце поднимается той мощной,
Всеочищающей и радостною болью.
* * *
Как в темной глубине большая рыба движет,
Так первый сердца зов бывает странно нем;
Психея-душенька еще без толку нижет
Заботы легкие, не помня, что за чем,
Но сердце нудит уж подённая работа
Фаворский замысел, как бабочку, нести,
Семь лет послушничать и, падая без счета,
До нежности несмертной дорасти.
* * *
Сердце кружит, как тяжелый жернов.
День да ночь — все сыплется мука,
И растет опара, но наверно
Что там выпечется — не сказать пока.
Спи ж калачиком, пока пройдет морока,
Кофтой бабушкиной, как крылом, покрыв
Пятку левую, колени, локоть, щеку,
Под пастушей дудочки мотив.
* * *
Он вышел. Искали исхода
Внезапные слезы. Он вышел и в воду,
В ведро из колодца, лицо опустил.
И сердце, как рыба, исполнилось сил.
Вернувшись, на младшего взгляда не бросив,
Сказал на родном:
"Я брат ваш, Иосиф.
Не бойтесь. Все прошлое ныне не в счет.
Господь меня выслал пред вами вперед,
И ужас, который нам врозь не снести,
Он бросил под ноги. Спасенья пути
Проторены разным. И наши паденья —
Колодезной цепи тяжелые звенья".
* * *
Весна все не приходит толком.
А может быть и в этом толк.
Их два: из голубого шелка
И белый вязаный платок.
И в ласковом рукопожатьи
Есть праздничность и тишина;
Наследье девичьих занятий —
Прогулок, размышлений, сна.
** *
Ни на минуту не веря в разлуку
О. Мандельштам
Откинув волосы, как будто бы столетье
Отбросила за тонкие ключицы.
И Божье имя снова, словно птица
Большая, вырвалось из клети.
Как удержать летящее движенье,
Тот ужас победившее нечайно? --
И маятник глухой хранит молчанье,
Пока беседуем с полувоскресшей тенью.
Ты наколдуешь кремовых пирожных,
Накинешь паутинку-плед на плечи,
Я на ночь чаю заварю покрепче.
Все повторится. Встреча непреложна.
* * *
Чернилами испачканные пальцы
Застенчивы — и тем еще милее.
Как этот дар вместить? Я не умею.
Пусть Павел говорит: глава тринадцать.
Как женская таинственна работа!
Плетение, вязание, терпенье,
Вполголоса раздумчивое пенье,
И близость смертная, и та Суббота
* * *
Вдруг непослушливы предметы и пространства,
И неумело ставится стопа,
Когда в Твой замысел без всякого убранства
И детских скидок выведет тропа.
И угловатость девичьих движений,
Стесненность чуть убыстренной ходьбы -
Есть только отсвет внутреннего напряженья
И слышащая собранность мольбы.
* * *
Рыбьи ребрышки родные,
Тот Адаму древний дар,
Как, совсем некостяные,
Вас бросало в боль и в жар.
Костью можно подавиться,
Занозиться о плавник,
Но живит-живит водица,
Рыбы друг и ученик.
Чтобы плавала живая,
Нужно всех стихий родство,
Плавниками помавая,
Пременяя естество.
* * *
Незримо трудится молочное дитя,
И чутко-чутко спит, как бы благовествуя,
Вживаясь в каждый миг. И скорчившись, кряхтя,
Сменяет мысль лица губами.
Нам такую
Гримасу не назвать улыбкою, слова
Чужды младенчеству и знают очень мало
О том таинственном, земном едва-едва,
Завернутом в верблюжье одеяло.
* * *
Увольняясь с работы, когда-то родной-любимой,
Словно дембель, в последний раз выходишь из КПП.
Посиди на бульваре, мой милый, зайди в кафе,
Удивителен переход из воина в пилигримы.
По душе выбирал служенье, а все ж дал маху.
Недосып и держанье ума в работе пошло не впрок.
Получив «трудовую» с печатью, смотри ж, дружок,
Как чернила сохнут о том, что мокра рубаха.
Так напрасный арест отрезает прошлое, словно тать,
И дает свободу от будущего, как ни крутись.
На всегдашний вопрос: что делать, чтобы спастись? -
Отвечаешь: нужно не делать, а стать.
ПЕТР И ФЕВРОНИЯ
I
Ты воткнула в воздух иглу,
На нее намотала нить.
Золотые кольца растут,
Как дерев года.
Попрощайся с работой. Тебе пора
Со мной умереть.
II
Нитка-нитка, на прощанье
Вот тебе мои два слова:
Все узорочье старанья
Держит тканная основа,
Крепость — только дар другого.
Прилепись до умиранья.
III
Как нить намотается,
Так жизнь скончается.
Жизнь скончается,
Как нить намотается.
Нить оставлю золотую,
Встречу гостью дорогую.
Смерть-разлучница придет,
Вместе с милым нас найдет,
Как не будет горевать,
Нужно вместе забирать.
IV
Взял от чресел древолаза
Княжить, нежить и книжить,
Прилепляться липой к вязу,
Пчельной ниточкой кружить.
Был налет пыльцы на пальцах,
Был топленый лен свечей,
Запах, знаемый сызмальства,
И чем слаще, тем горчей.
Но — путем иглы по тканью,
Собеседников-дерев
Кроткой кроны пеленаньем,
Болью — страх преодолев,
Прилучить луча начало
Из вертепа крепких сот.
И уже напрасно жало.
Жизнь престала. Смерть нейдет.
* * *
Царица тихая, надежда ненадежных,
Кому печали понесу свои,
Кто поможение в моей тоске острожной?
Ты на руках носила Слово Божье,
Возьми меня и Словом напои.
Ты на руках носила Слово Божье,
Густым кормила молоком земли,
И тело милое с горько-соленой кожей
Со древа приняла в твердеющей крови,
И что пред тем все помыслы мои?
Как илом, я покрыт слоистой ложью,
Омой меня и Словом напои.
Омой меня и Словом напои,
Уходит жизнь пустующею тенью,
Как в вязком сне я с головой зашит,
Я имя позабыл в оцепененье,
И что-то за спиной меня страшит.
Укрой меня под омофора сенью,
Пока еще в предсердье кровь стучит,
Вслепую пробиваясь ко спасенью.
Укрой меня под омофора сенью,
Контужного в египетской глуши,
И страшной новизною Воскресенья
Дай пересилить воли неможенье,
Ума рассеянье и нежитье души.
Укрой меня под омофора сенью,
Как мальчика во сне растормоши,
Чтобы звезду увидеть в отдаленье.
Укрой меня под омофора сенью,
И передсмертное мученье
Теплом Успенья утиши.
http://www.fomacenter.ru/litfond/index.php?issue=4§ion=40&article=741
Стихи помогали мне выстаивать холодные ночи в карауле…
На вопросы "Фомы" отвечает Дмитрий Шноль
1. Расскажите немного о себе (что считаете важным и нужным сказать).- Я родился в 1966 году в Москве. В детстве практически не читал, был уличным мальчишкой, лазил по стройкам, катался на велосипеде и пр.
Первое из прочитанного, что произвело на меня огромное впечатление, был "Медный всадник" (лет в 14). После него я стал читать. Прежде всего Пушкина, затем Мандельштама и Достоевского. Потом запоем - русскую классику. Служил в армии. Я знал немало стихов наизусть, и это помогало выстаивать холодные ночи в карауле.
Окончил педагогический институт, работаю учителем математики в школе. Кроме этого немного преподаю в МГУ (курс по педагогике). Некоторое время преподавал литературу в Университете Российской академии образования. Жена моя - в прошлом тоже учительница.
У нас дочь и сын. В 27 лет я крестился. Стихи начал писать лет в 16, это было что-то очень подражательное. Когда мне стало казаться, что получается уже нечто приличное, я начал показывать стихи своим друзьям, но еще ни разу не публиковался.
2. Вы пишете, публикуетесь. наверное, Вам случалось задаваться вопросом, почему и зачем Вы это делаете. Как Вы на него отвечаете?
- Ответить, почему я пишу, мне трудно. Просто бывает, что "оно" приходит и невозможно отвязаться, что-то должно выговориться.
3. Кого из современных авторов или классиков Вы можете порекомендовать нашим читателям?
- Рекомендовать кого-либо из писателей я не берусь. Могу сказать, кого я люблю сам. По такому списку, мне кажется, можно довольно хорошо представить себе человека: Пушкин, Баратынский, Мандельштам, Ходасевич, поздний Пастернак, Тарковский, у Твардовского – «Василий Теркин».
Из прозы - Чехов и Лесков, к Достоевскому я с годами как-то охладел.
Из русских философов больше всего люблю Семена Франка. Из современных поэтов самым крупным мне кажется Сергей Гандлевский.
К этому стоит добавить, что в последние годы я все меньше читаю художественную литературу и все больше - книги по истории, философии и богословию.
